Я с удовольствием слушаю, как М. говорит. Он замечательный оратор. Правда, его нельзя назвать эффектным или чересчур красноречивым — напротив, его речь немногословна, жесты сдержанны; тем не менее он полностью владеет аудиторией, а любовь к музыке сквозит в каждой его фразе. Сейчас он рассказывает о творческом воображении и о том, как эра романтизма породила концепцию гения-одиночки, который создает произведение искусства, являющееся плодом внутреннего озарения, музыкального прозрения.

Когда М. смотрит в мою сторону, я с невинным выражением лица раздвигаю пошире ноги, чтобы он мог видеть, что у меня под юбкой, — жест, явно нехарактерный для школьницы. Этого он мне не предписывал. Я делаю это не ради обольщения, в коем нет нужды: скорее, я поддразниваю его. Мне бы хотелось посмотреть, как он теряет самообладание. Прежде чем отвести взгляд, М. на миг задерживает его на моем нижнем белье, при этом продолжая спокойно говорить о романтическом периоде — моя маленькая вспышка внутреннего озарения не нарушает его сосредоточенности.

Даже после занятий, когда все студенты ушли, М. держится отчужденно. Сказав, что я должна прийти к нему домой, он выходит из помещения, оставляя меня в одиночестве. В клетчатом платье и гольфах я чувствую себя нелепо. Его холодное отношение ко мне ничем не мотивировано: я сделала все, как он сказал. Разозлившись, я решаю не видеться с ним сегодня, хотя знаю, что это настроение скоро пройдет и я обязательно приду к нему домой, несмотря на всю свою досаду.

Когда я прихожу туда, он уже ждет меня — с холодным, отрешенным видом сидит в гостиной на кушетке. Рядом лежит лопатка. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, М. начинает меня бранить, говоря, что сегодня я вела себя дурно и меня следует наказать. Он требует, чтобы я подошла к нему. Я не подчиняюсь. М., все еще развалившись на кушетке, говорит, что, если я не буду сопротивляться, он будет не таким строгим. В голове у меня звучит сигнал тревоги.

— Идите сюда, — говорит М. голосом человека, который знает, что в конце концов все будет так, как он хочет. — Вы должны получить наказание, как получала наказание Фрэнни.

— Пошел к черту! — говорю я ему.

— Вам уже многое известно о вашей сестре, Нора, — спокойно, без надрыва говорит М. — Я заполнил некоторые пробелы и выполнил свою часть сделки. Теперь ваша очередь. Вы снова должны влезть в ее шкуру и испытать то, что испытала она. Это будет еще одним осязаемым воплощением записей из ее дневника.

Я по-прежнему не двигаюсь с места. Он слегка склоняет голову набок и покровительственно улыбается.

— Вы в состоянии выдержать любую боль, которую я вам причиню. Можете положиться на меня — я не сделаю ничего, что будет для вас нестерпимо. Вы уже готовы к такого рода наказанию.

Не получив ответа, он продолжает:

— Я собираюсь хорошенько вас выпороть — только и всего. Рукой и, возможно, лопаткой. Это будет больно. Вы постараетесь не кричать, но все равно закричите, и я не остановлюсь до тех пор, пока не почувствую, что наказал вас как следует. После этого я собираюсь вас трахнуть. — Он некоторое время молчит, потом добавляет: — В отличие от Фрэнни, Нора, у вас есть выбор. Вы можете сейчас уйти, больше ничего о ней не узнав, а можете подойти ко мне. И еще у вас есть две секунды на то, чтобы принять решение. Я хочу с этим покончить и пойти поиграть на пианино.

Думая о Фрэнни, я неохотно подхожу к нему. Она была робкой и застенчивой, ее самооценка — крайне низкой. Как же она выдерживала его наказания? Я твердо решаю не кричать, как бы больно мне ни было. М. подвигается вперед и кладет меня себе на колени. Задрав мою клетчатую юбку, он стягивает вниз новые шелковые трусики. Чувствуя себя униженной, я стискиваю зубы, готовясь противостоять его ударам, но М. пока только нежно ласкает мою нижнюю часть.

— Постарайтесь расслабиться, — говорит он и, наклонившись, по очереди целует мои ягодицы. Затем он слегка раздвигает мои ноги и нащупывает клитор. Моя настороженность начинает ослабевать. Опершись руками о ковер, я немного приподнимаюсь, чтобы облегчить ему задачу.

— Тебе это нравится, детка? — спрашивает М.

Я обращаю внимание на слово «детка» — раньше во время занятий сексом он никогда не говорил мне ласковых слов. Я предполагаю, что сейчас М., возможно, разыгрывает со мной некую фантазию, связанную с инцестом: непослушная дочь с голой задницей лежит на коленях у строгого отца. Я нахожу эту сцену заманчивой, а его ласки меня возбуждают.

— Да, — потершись о его руку, чуть слышно говорю я. — Да.

М. просовывает палец в мое влагалище и, обнаружив, что там мокро, засовывает еще два. Я пытаюсь переменить позицию, чтобы мне было удобнее, но М. мягко говорит «нет». Вернув меня в прежнее положение, он прижимает рукой мою спину, чтобы я вообще не могла двигаться; его пальцы все еще во мне, двигаются туда-сюда.

— Я хочу еще, — бормочу я.

— Знаю, детка. Ты это получишь, но позже. — Наклонившись, он снова целует меня, затем выпрямляется и вынимает пальцы из моего тела. — Сначала я должен тебя наказать.

Прежде чем я успеваю понять, что он сказал, М. резко бьет меня ладонью по ягодицам. Я вскрикиваю, больше от удивления, чем от боли, и он бьет меня снова, на этот раз сильнее. Мое тело непроизвольно напрягается, затем так же непроизвольно начинает извиваться, пытаясь уклониться от ударов. М. обеими руками удерживает меня на месте.

— Не сопротивляйся, — говорит он, дожидаясь, когда пройдет охватившая меня паника.

Я перестаю биться; он ослабляет свою хватку и наносит мне еще один резкий шлепок, но на этот раз я готова к испытанию и не вскрикиваю. М. снова ударяет меня, и я одной рукой хватаюсь за кушетку, чтобы не свалиться.

— Пока ты не научишься слушаться, — говорит он, — я буду продолжать.

Он ударяет меня снова и снова, все сильнее и сильнее. Моя плоть уже горит, но М. тянется за лопаткой и опять бьет меня. Боль усиливается, сквозь сжатые зубы у меня вырывается сдавленный стон, и я против своей воли начинаю плакать, сначала тихо, затем, когда мучения усиливаются, в голос. Как ни странно, слезы у меня вызывает не только физическая боль. Весь последний год я подавляла свои эмоции, не позволяя себе плакать при мысли о Фрэнни. Сейчас, распростертая на коленях М., я испытываю огромное облегчение. Да, я плачу от боли, от унижения, но я также и оплакиваю Фрэнни, оплакиваю себя. Я оплакиваю свою вину и свое невольное соучастие в ее смерти, оплакиваю все ошибки, допущенные мной за долгие годы. Прекратив всякое сопротивление, я начинаю воспринимать каждый удар как справедливое наказание. Каким-то образом я чувствую, что заслужила его.

Закончив, М. приподнимает меня и прижимает к своей груди. Он дает мне выплакаться и, когда я успокаиваюсь, целует мое залитое слезами лицо. Я чувствую себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы. Затем он снимает оставшуюся одежду и трахает меня.

Потом мы лежим в обнимку на кушетке, наши мокрые от пота тела тесно прижаты друг к другу. Моя голова лежит на груди у М., и короткие завитки его волос щекочут мне кожу.