— Планировать‑то он, возможно, и планировал, но мог не знать, что именно там он ему попадется. Просто не приготовился.

Тут только сообразила — опять плету, чего не следовало, лучше бы мне было промолчать. А Гурский и не скрывал, что мое мнение выслушал с интересом.

— А раз так — логично заметил инспектор, — тогда зачем он вообще туда поперся? Раз это место так редко посещают, а тут вдруг оба пошли туда: и убийца, и его жертва.

Удивление заставило меня снова раскрыть рот.

— О, ценная мысль! Может, они и пошли вместе? С кем же, черт бы меня побрал, Заморский не побоялся бы пойти туда как ни в чем не бывало?

Не с Эвой, угрюмо подумала я, уж с ней вряд ли. А Гурский принялся оживленно развивать свою блестящую идею.

— Значит, круг подозреваемых ограничен довольно небольшим числом знакомых. Итак, вернемся к вашим увиливаниям и привиранию, ведь на телевидении нет места честной дружбе, никто там не желает добра ближнему своему…

— А вот это правда, и привирать не надо. Хороших друзей там днем с огнем не найдешь. Но тут я вам ничем помочь не могу, людей плохо знаю, многих лишь в лицо, даже фамилий не помню. Не говоря уже о группах, шайках, создавшихся группировках… Но одно знаю твердо: все как один не любят меня. Даже если в личном плане равнодушны к моей особе, то в служебном на дух не выносят. Вам бы, пан инспектор, с Мартусей побеседовать, она в самом центре всевозможных планов и амбиций. Или с Магдой, та еще лучше знает людей с телевидения…

— А почему же они вас так не любят?

— Да не время сейчас рассказывать всю эпопею! Мартуся…

— Отпечатки также оставлены орудием убийства, — невежливо перебил меня следователь. — Вам ни за что не отгадать, учтите, королевский скипетр тут ни при чем.

— Тогда сами скажите!

— Как‑то даже неудобно говорить, выглядишь дурак дураком. Я ведь не историк. Кажется, ошибка реквизиторов…

Заинтригованная сверх всякой меры, я впилась в него вытаращенными глазами.

— Ну!?

— Сознаюсь, нашей заслуги в этом нет, открытием мы обязаны уборщице. Некая пани Виолетта, триста раз повторив, что к убийству она ни в малейшей степени не причастна, сообщила следствию, что уже давно на ящике у дверей что‑то лежало, нечто непонятное. Не будучи уверена, что имеет право без прямого указания начальства что‑либо выбросить, она на всякий случай этот предмет оставила там же, все собиралась спросить о нем, да как‑то позабыла. А теперь спохватилась, а его уже и нет! Она его не трогала, не знает, важно ли это для нас, но на всякий случай решила сказать, чтобы потом не сваливали на нее.

— Просто чудо! — восхитилась я. — Ну так что это было?

— Точно не знаю, да и никто не знает, буздыхан или пернач, вид булавы. Или вообще неправильно изготовленный реквизит, впрочем, пусть об этом думают историки и реквизиторы, не моя проблема. Главное, что у них там никто такого не помнит.

— Даже пани Данута?

— И она тоже. Так привыкла к этому предмету, что перестала обращать на него внимание. Впрочем, этот псевдопернач лежал в сторонке, никому не мешал, в глаза не бросался.

— Мне почему‑то всегда казалось, что пернач — это нечто мягкое, а буздыхан, наоборот, очень твердый — задумчиво рассуждала я. — А пани Виолетта не пощупала его?

— Нет, щупать не щупала, но описала очень подробно. И выходит, это был несомненно буздыхан с прикрепленным к нему плюмажем из перьев. Точнее, как ей кажется, этот плюмаж был сделан из перьев и шерсти. Некогда он был зеленого цвета и наверняка пышным, теперь же полинял и полысел. Описание уборщицей непонятного предмета просто идеально соответствует нанесенным им ранам на теле покойного. Даже то самое полинявшее зеленое оставило следы. Уборщице показали снимки различных буздыханов, и один из них она узнала безошибочно.

Понравилось мне такое орудие убийства.

— А убийца, насколько я поняла, унес его с собой?

— Унес.

— Но ведь это жуткая тяжесть. А камеры не запечатлели кого‑нибудь, сгибавшегося от жуткой тяжести?

— Камеры многих сгибавшихся запечатлели, в телецентре часто носят тяжести — например, камеры, штативы, прожекторы… Много всего.

Воображение, получив новую пищу, тут же представило сценку. Заморский обнаружил кассеты со своим паршивым шедевром и попытался их забрать с собой, убийца увидел его, когда тот выходил или чуть–чуть раньше (следов битвы в архиве не было обнаружено), его взгляд упал на подходящую палицу, он схватил ее, догнал Заморского на лестнице, хорошенько размахнулся и нанес удар один повыше, другой пониже. Тут дело в одной ступеньке. Трахнул изо всех сил. И сбежал. Буздыхан забрал с собой, боялся, что мог на нем оставить свои следы. Смылся с вещдоком.

Я вкратце изложила инспектору мое видение случившегося. Гурский похвалил мою концепцию и признался, что менты пришли к таким же выводам.

Гость уже собрался уходить, а я все пыталась вспомнить, что же еще хотела у него узнать. Ведь очень важное. С трудом, но вспомнила.

— Погодите, пан инспектор, вы же мне так и не сказали, что вам требовалось от Мартуси? Не можете же вы предположить, что она… О нет, только через мой труп!

Мой труп ему явно не требовался. Он приостановился на минуту в прихожей.

— Ну ладно. Не следовало бы мне этого говорить, да так и быть. Только учтите — никому ни слова! К тому же я еще не до конца уверен. Видите ли, мы получили сигнал от краковской полиции. Все указывает на то, что вчера вечером пани Форналь убила пана Поренча в подземельях Алхимии на Казимеже…

Я так и осталась стоять, разинув рот. Езус–Мария!..

* * *

…как гром средь ясного неба! И все произошло на торжественном открытии после ремонта, ничего особенного я не сделала, но, если честно, вышло неплохо, и вдруг вижу ее! Узнала сразу же, ведь столько лет прошло, даже сама удивилась, а еще больше удивило меня то, что и она меня сразу узнала. Глазам не верю, стала расспрашивать, и оказалось, что она пребывает во Франции уже с полгода, а меня разыскала, получив мой телефон. О, лестница! Я первый раз в твоем доме, ты же зарекалась уже раз и навсегда покончить с лестницами, а это что?

Свой монолог Лялька начала еще у калитки и болтала не переставая, так, не закрывая рта, и прошла в гостиную. И тоже свалилась на меня как гром среди ясного неба.

— Не обращай внимания, я дом строила для себя, а эта лестница ведет на второй этаж в комнаты для гостей. Я туда не хожу.

— Понятно. Так вот, больше тебе не надо ее искать, сама нашлась. Но тут у вас бог знает, что творится, так она просила меня разобраться и сообщить ей, потому как сама боится сюда соваться. На родину боится возвращаться! Узнала, что я еду, и поспешила связаться со мной и попросить об этом. Да, так и сказала: все еще боится возвращаться… Да мне все равно, чем накормишь, а вот бутылка, не гневайся, это я символически привезла… а к тебе ехала на такси, самой бы не найти твое новое жилище. Да и Варшава изменилась — нет, теперь только на такси.