Но в ходе какого процесса способность к фрагментации, в латентном виде представленная в денежной форме, трансформировалась в необходимую особенность капиталистической модернизации?

Участие в рыночном обмене предполагает определенное разделение труда, а вместе с ним и способность отделяться (отчуждаться) от собственного продукта. Результатом этого становятся разрыв с продуктом нашего опыта, фрагментация социальных задач и отделение субъективного смысла процесса производства от объективной рыночной оценки его продукта. Хотя высокоорганизованное техническое и социальное разделение труда никоим образом не уникально для капитализма, оно является основополагающим принципом капиталистической модернизации. Это формирует мощный рычаг для усиления экономического роста и накопления капитала, особенно в условиях рыночного обмена, при которых отдельный производитель товаров (защищенный правом частной собственности) способен осваивать возможности специализации в рамках открытой экономической системы. Таково объяснение силы экономического либерализма (либерализма свободного рынка) в качестве основополагающей для капитализма доктрины. Именно в таком контексте могут процветать стяжательский индивидуализм и креативное предпринимательство, инновации и спекуляции, даже несмотря на то что все это одновременно предполагает быстро распространяющуюся фрагментацию задач и видов ответственности, а также неизбежную трансформацию социальных отношений вплоть до того, что производители вынуждены рассматривать друг друга с чисто инструментальной точки зрения.

Однако капитализм – это не только товарное производство и рыночный обмен. Для того чтобы стремление к прибыли – запуска денег в оборот ради того, чтобы они приносили еще больше денег, – могли стать тем самым основным способом социальной жизни, подлежащим воспроизводству, необходимы определенные исторические условия, в частности, существование наемного труда. Основанное на насильственном отделении массы непосредственных производителей от контроля над средствами производства возникновение наемного труда – лиц, вынужденных продавать рабочую силу для того, чтобы жить, – есть «результат предшествующего исторического развития, продукт многих экономических переворотов, продукт гибели целого ряда более старых формаций общественного производства» [Marx, 1967, vol. 1, р. 166–167; Маркс, 1960, с. 180]. Ощущение радикального, тотального и насильственного разрыва с прошлым – еще один из основных элементов модернистского мироощущения – повсеместно присутствует в описании Марксом происхождения капитализма.

Однако анализ Маркса идет гораздо дальше. Превращение труда в наемный труд означает «отделение продукта труда от самого труда, отделение объективных условий труда от субъективного фактора – рабочей силы» [Ibid., р. 3; Там же, с. 583]. Это совершенно иной вид рыночного обмена. Когда капиталисты покупают рабочую силу, они непременно относятся к ней инструментально. Работник рассматривается в качестве «руки», а не целостной личности (используя сатирическое замечание Чарльза Диккенса в «Тяжелых временах»), а привносимый им труд – в качестве «фактора» (отметим здесь момент овеществления) производства. Приобретение рабочей силы за деньги дает капиталисту определенные права распоряжаться трудом других без обязательного соотношения этого с тем, что могут думать другие, в чем они могут нуждаться и что ощущать. Эта вездесущесть классовых отношений господства, нейтрализуемая лишь в той мере, насколько активно работники борются за утверждение собственных прав и выражение собственных настроений, оказывается одним из основополагающих принципов, на котором сама идеи «инаковости» в капиталистическом обществе производится и воспроизводится на постоянной основе. Мир рабочего класса становится сферой «другого», который неизменно оказывается непроницаемым и потенциально непознаваемым в силу фетишизма рыночного обмена. Здесь я должен также добавить, что если в обществе уже существуют те группы (женщины, чернокожие, колонизированные народы, всевозможные меньшинства), которые легко могут быть концептуализированы в качестве другого, то объединение классовой эксплуатации с эксплуатацией гендерной, расовой, колониальной, этнической и т. д. может происходить стремительно, со всеми присущими этим процессам отвратительными результатами. Капитализм не изобретал «другого», но определенно поставил его себе на службу и стимулировал его с помощью самых разнообразных способов.

Капиталисты могут использовать свои права стратегическим образом, чтобы навязать любые условия работнику. Последний обычно отчужден от продукта, от управления процессом его производства, а также от способности осознавать стоимость результата своих усилий – капиталист присваивает ее в качестве прибыли. У капиталиста есть власть (хотя она вовсе не произвольна или тотальна) мобилизовать силы кооперации, разделения труда и техники в качестве различных видов власти капитала над трудом. Результатом этого становится организованное детальное разделение труда в рамках фабрики, которое низводит работника до отдельного фрагмента личности. «Таким образом осуществляется пошлая басня Менения Агриппы, которая изображает человека в виде части его собственного тела» [Marx, 1967, vol. 1, р. 340; Маркс, 1960, с. 373]. Здесь мы сталкиваемся с действием принципа разделения труда в совершенно ином обличье. Если разделение труда в обществе «приводит в соприкосновение независимых товаропроизводителей, не признающих никакого иного авторитета, кроме конкуренции, кроме того принуждения, которое является результатом борьбы их взаимных интересов», то «разделение труда в рамках мастерской предполагает неоспоримую власть капиталиста над людьми, которые оказываются ничем иным, как частью принадлежащего ему механизма». На смену анархии в социальном разделении труда приходит деспотизм мастерской и фабрики, насаждаемый с помощью иерархий власти и пристального наблюдения над выполнением поставленных задач.

Эта навязанная фрагментация, которая в рамках единого трудового процесса является и социальной, и технической, становится еще больше в силу утраты контроля над инструментами производства. Это фактически превращает работника в «придаток» машины. Разум (знание, наука, техника) объективирован в машине, и это отделяет ручной труд от интеллектуального и сокращает использование интеллекта со стороны прямых производителей. Во всех этих отношениях происходит «обеднение» индивидуального рабочего в его личных производительных силах ради «обогащения совокупного рабочего и, следовательно, капитала общественными производительными силами» [Ibid., р. 341; Там же, с. 374]. Этот процесс не останавливается на прямых производителях, на крестьянах, которых выгнали с земли, на женщинах и детях, вынужденных прилагать свой труд на фабриках и в рудниках. Буржуазия «безжалостно разорвала пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его “естественным повелителям”, и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”… Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников» [Marx, Engels, 1952, р. 45; Маркс, Энгельс, 1955, с. 426].

Каким же образом в таком случае «буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений»? В «Капитале» Маркс дает подробный и убедительный ответ. «Принудительные законы» рыночной конкуренции заставляют всех капиталистов искать такие технологические и организационные изменения, которые будут поддерживать их норму прибыли выше относительно средней для данного общества уровня, что вовлекает всех капиталистов в скачкообразные инновационные процессы, пределы которым могут быть положены лишь в условиях масштабного избытка рабочей силы. Необходимость держать работника под контролем на его рабочем месте и подрывать его переговорную силу на рынке (особенно в условиях сравнительной нехватки труда и активного классового сопротивления) также подталкивает капиталистов к инновациям. Капитализм неизбежно оказывается технологически динамичным не благодаря мифологизированным способностям к инновационному предпринимательству (о чем позднее будет говорить Шумпетер), а в силу принудительных законов конкуренции и условий классовой борьбы, эндемичных для капитализма.