Как это часто бывает с бизоньими тропами, этот участок Старой бизоньей тропы проходит по водоразделу между двумя реками. Бизоны обычно протаптывали тропы вдоль водоразделов в тех местах, где было проще всего пройти. Как и слоны, они также искали и находили самые низкие перевалы в горах. Когда Даниэль Бун прокладывал «Дорогу диких мест», он шел по тропе индейцев племени чероки и шауни, которые, в свою очередь, вслед за бизонами ходили по Камберлендскому перевалу. В своей книге «Восхождение с равнин» Джон Макфи упоминает геофизика Дэвида Лава, который рассказал ему о том, что бизоны открыли так называемый «трап» – геологический грабен, который был «единственным местом во всех Скалистых горах, по которому можно было попасть с Великих равнин на вершину гор, не карабкаясь по отвесным склонам и не проходя через туннель». Этот трап идеально подходил для железной дороги «Юнион Пасифик», которая должна была связать индустриальный Восток с Диким Западом.

Географ А. Б. Гульберт писал, что бизоны «несомненно проложили своими копытами множество наших дорог, каналов и железных дорог». Однако, этот чисто телеологический подход – от бизоньих троп до автомобильных и железных дорог, – сильно принижает роль человека в создании транспортных артерий. Во многих районах бизоньи тропы разбегались во все стороны, предлагая массу вариантов движения, но мало сколь-нибудь осмысленных направлений – в архивах сохранилось множество сообщений о первопроходцах, заблудившихся в «лабиринтах» бизоньих троп. В некоторых местах этих троп вообще не было. Теперь уже ясно, что многие путешественники, восхищавшиеся «удивительной прозорливостью» бизонов, например, Льюис и Кларк, имели индейских проводников, которые прекрасно знали, по каким тропам бизонов (или другой дичи) можно ходить, а какие следует игнорировать, либо сами прокладывали тропы в тех местах, где не было звериных тропинок.

Дальнейшая судьба бизонов хорошо известна. По мере роста спроса на их шкуры, из которых делались шубы и ремни, все больше белых охотников устремлялось на запад по железной дороге, причем нередко они стреляли по бизонам из вагонов прямо на ходу. Кроме того, бизоны часто попадали под поезд; услышав звук приближающегося состава, они с испугу бросались ему наперерез и гибли под колесами.

Уничтожая бизонов, федеральное правительство руководствовалось чудовищной по своей жестокости логикой: власти решали одну проблему (бизоны поедали ценные травы и растения, засоряли пруды и повреждали поезда), и одновременно упрощали решение второй (истребление бизонов лишало индейцев Великих равнин их основного источника пищи и вынуждало отказываться от кочевого образа жизни). Президент Улисс С. Грант писал в 1873 году, что он «не будет всерьез сожалеть о полном исчезновении бизонов в наших западных прериях», поскольку их исчезновение может повысить зависимость коренных жителей Америки «от продуктов, выращенных на земле и работы по найму» (то есть от сельского хозяйства и капитала). В 1870-х годах были убиты миллионы бизонов, и уже к 1880-м годам они стали большой редкостью. Горы костей, похожие на снежные сугробы, отвозились на Восток, где из них делали удобрения и прекрасный костяной фарфор. Они ушли, но их тропы сохранились до сих пор.

На улице уже стемнело, когда мы подъехали к огромному двухэтажному дому, который Уокер построил своими руками.

– У меня дома семь уборных, – не скрывая гордости, сказал он, когда мы вышли из гаража. – Всю сантехнику делал сам.

Он быстро провел меня по многочисленным комнатам, не забывая заходить в уборные и спускать воду в неиспользуемых унитазах, чтобы трубы не пересохли. Он был разведен (целых пять раз, между прочим), все его дети выросли и разъехались, так что жил он там один. На втором этаже он достал ламинированную карту местности и разложил ее на полу. Карта была невероятно подробной; при ширине около восьми футов, она охватывала менее двадцати двух миль. Каждый холм и ложбина имели свое название: Заросшая Гора, Кедровая гора, Ложбина Сахарного Лагеря.

– Считай это была моя детская игровая площадка, – сказал он. – Я обошел все ручьи и ложбины в этом районе. Ни разу не заплутал.

Уокер всю свою жизнь так или иначе занимался охотой и собирательством. Он показал, где обычно копал женьшень, где ловил рыбу и искал грязевых черепах. Еще мальчишкой он бродил по этим лесам со своей собакой по кличке Блю Джон и охотился на опоссумов, кроликов и енотов. Он ставил капканы на норок и рысей. Какую бы добычу он ни приносил домой – оленя, сурка, опоссума, енота, ондатру, бобра, скунса, белку, кролика, перепела, голубя, лесного петуха, бекаса, утку, гуся, индейку, черепаху, лягушку-быка, любую рыбу или мелкую птицу, – бабушка мастерски готовила ее в дровяной печи. Свинину и курицу приберегали для особых случаев.

Когда Уокеру исполнилось восемь лет, его прадедушка, который был на одну восьмую чероки, согласился сделать ему традиционный черокский лук и комплект стрел. В своих мемуарах «Кельтско-индейский мальчик из Аппалачей» Уокер во всех подробностях описал этот процесс: первым делом старик с мальчиком отправились на поиски прямого белого дуба, диаметром около двух футов. Когда подходящее дерево было найдено, они спилили его двуручной пилой, после чего отмерили восемь футов и отпилили ненужную верхушку. Затем прадед с помощью металлических клиньев и кувалды расколол бревно на четвертины. Мягкая сердцевина была удалена и отложена в сторону, а заболонь расколота на бруски. Потом прадедушка взял один из брусков и с помощью скобеля и перочинного ножа вырезал из него лук. (Остальные бруски пошли на топорища и трости). Старик тщательно отшлифовал лук, натер его коричневым пчелиным воском и прикрепил к нему тетиву из конопляной нити, также натертой пчелиным воском. Под конец он вырезал несколько стрел из дубовых щепок, оперил их индюшачьими перьями и прикрепил стальные наконечники, которые сам выковал накануне.

Уокер охотился с этим луком всю свою юность. Чтобы лук не деформировался, он хранил его под жестяной крышей дедушкиного амбара. Однажды, собравшись на охоту, Уокер не нашел лук на привычном месте, потому что кто-то украл его. К тому времени ему уже было за двадцать, но он все равно расплакался как ребенок.

В гараже Уокер показал мне свою коллекцию луков. Сначала он протянул мне длинный деревянный лук без тетивы; волокна шли строго параллельно друг другу сверху вниз. Он был сделан из успевшего посереть от времени белого дуба.

– Это почти точная копия того самого лука, что мне вырезал прадедушка, – сказал он. Эту копию ему сделал друг после того, как первый лук был украден.

Уокер предложил мне согнуть лук об ногу, чтобы я понял, насколько он тугой. С таким же успехом я мог попробовать согнуть лом. Уокер повесил лук обратно на стену. «А теперь позволь мне показать лук, с которым я хожу на охоту», – сказал он и открыл дверь пикапа, чтобы достать черный пластиковый футляр. Внутри, в пенополиуретановой форме, лежал ультрасовременный блочный лук, который выглядел как пара причудливо изогнутых крыльев дракона. В отличие от предыдущего лука, у него было, как мне сначала показалось, три тетивы, которые натягивались с помощью двух блоков (их называют «камы»), расположенных на концах плеч лука. Уокер протянул мне лук и предложил натянуть тетиву. Мне пришлось приложить немалые усилия, но как только начали поворачиваться блоки, тетива внезапно ослабла, и ближе к концу она уже тянулась как мягкая ириска. Я посмотрел через «пипсайт» – металлическое кольцо для прицеливания, вставленное в середину тетивы – на неоновый трехпиновый прицел, который Уокер мог регулировать в зависимости от расстояния до жертвы. Чтобы пустить стрелу как можно более плавно, Уокер натягивал тетиву не пальцами, а «релизом» – устройством, которое крепится на запястье, проходит вдоль ладони и цепляется за тетиву. Не прилагая особых усилий, я несколько секунд держал лук полностью растянутым, физически ощущая его огромную убойную силу. Потом, вместо того чтобы просто отпустить тетиву (Уокер настоятельно просил этого не делать), я неуклюже попытался вернуть ее в исходное положение; тетива дернулась с удивительной силой, и лук едва не выскочил у меня из рук.