Критическая ситуация требовала беспрецедентных мер. Секрет фарфора ни в коем случае не должен был достаться врагу. Дирекция получила приказ разрушить печи, разобрать дробильные машины, спрятать эмали и фарфоровую массу.

Инструкции были выполнены в кратчайший срок. Работников с сохранением жалованья отправили по домам, производство остановили. Наиболее важных сотрудников — тех, кто занимался обжигом, а также рецептурщиков и арканистов, в том числе Кендлера и Херольда, — перевезли в Дрезден, чтобы они не попали в руки Фридриха. Лишь кучка чиновников осталась в замке стеречь запасы и со страхом дожидаться пруссаков.

Спешка оказалась не напрасной. Пятью днями позже, двенадцатого декабря, передовой прусский отряд прошел по мосту через Эльбу. Безоружным горожанам нечего было им противопоставить. После сдачи города представитель Фридриха в сопровождении единственного охранника отправился в Альбрехтсбург, чтобы от имени короля официально принять управление заводом. К сумеркам на улицы Мейсена вступило сорокатысячное прусское войско; большой контингент разместился на территории мануфактуры. Перед складом готовой продукции поставили тридцать часовых со строгим приказом не допускать мародерства; весь фарфор должен был достаться королю либо, по его личному указанию, высшим воинским чинам.

Сам Фридрих разместил свою ставку в Мейсе-не, в доме городского казначея фон Хахенберга. У короля было вдоволь времени, чтобы на досуге осмотреть мануфактуру. Вероятно, он пожалел, что производство остановлено, но тем не менее постарался переманить в Берлин всех сотрудников фабрики, которых удалось разыскать.

Морозным днем пятнадцатого декабря на открытой болотистой равнине в шести милях к юго-востоку от Дрездена произошло Кессельдорфское сражение, завершившееся полным разгромом саксонцев. По иронии судьбы в этот день войскам Августа противостояли в том числе и «фарфоровые солдаты» — тот самый драгунский полк, который его отец отдал отцу Фридриха в обмен на изысканное собрание фарфора эпохи Канси для своего Японского дворца.

Сперва бой развивался неблагоприятно для Фридриха — в первой атаке его армия понесла большие потери. Однако затем наступающие саксонцы блокировали собственную артиллерию, что привело к победе пруссаков. Сражение было кровопролитным для обеих армий: пруссаки потеряли тысячу семьсот человек убитыми и три тысячи ранеными, с саксонской стороны общая убыль составила три тысячи восемьсот человек. Истоптанный снег был усеян трупами, промерзшая земля не позволяла их хоронить. Многих тяжелораненых отвезли в Альбрехтсбург, реквизированный под военный госпиталь. Одна за другой телеги с несчастными въезжали в ворота замка. Под каменными сводами эхом отдавались крики людей, которым хирурги без всякой анестезии, с помощью самого примитивного медицинского оборудования ампутировали раздробленные руки и ноги.

В этой суматохе обозленные, усталые прусские солдаты прорвались к складу, напали на часовых и частью разграбили, частью уничтожили бесценное содержимое.

По счастью, Фридрих заранее дал своим чиновникам указание осмотреть, описать и упаковать захваченную добычу. Еще до того, как определился исход битвы, он затребовал самые ценные предметы, осознав, что их продажа даст средства, столь необходимые для выплаты жалованья войскам. Пруссаки обнаружили множество тарелок, блюд, чашек и сосудов с ландшафтной росписью и рельефным декором, а также скульптурных зверей и птиц работы Кендлера. Фарфор принялись упаковывать в деревянные ящики, тщательно перекладывая шерстью, соломой, мхом и сухими головками репейника. Двадцать второго декабря караван воловьих подвод с фарфором двинулся по морозу в дальний путь к прусской столице.

За два дня до отправки груза Фридрих торжествующе писал канцлеру своего казначейства в Берлин: «Я отправлю на ваше имя шесть-восемь подвод с фарфором. Выясните, когда они прибудут на Граден-Дреснер-штрассе в сопровождении шести егерей. Пусть их все, во избежание огласки, разгрузят в Шарлоттенбурге и не распаковывают до моего возвращения».

В общей сложности Фридрих заполучил пятьдесят два ящика лучших мейсенских изделий. Половина их предназначалась для него самого, вторую половину продали за весьма значительную сумму. То, что уцелело после погрома в Альбрехтсбурге, король постепенно раздарил своим военачальникам.

Жителям захваченного Мейсена казалось, что они навсегда лишились своей фарфоровой мануфактуры, что все прошлые достижения вместе с саксонской армией ушли в небытие.

Горше всего было сознавать, что битва оказалась совершенно ненужной. В самый ее день до мейсенской ставки Фридриха добрались известия из Праги: Август и австрийский двор согласны подписать мир. Все три стороны конфликта вынуждены были наконец признать, что затянувшаяся война поставила их страны на грань разорения.

Торопясь положить ей конец, Фридрих согласился на уступки Августа: Силезия остается за Пруссией, а Саксония выплачивает победителю миллион крон контрибуции помимо уже захваченного фарфора — вечного напоминания «о хрупкости человеческого благополучия». На Рождество 1745 года был подписан Дрезденский мир.

На сей раз Фридриху не удалось завладеть Мейсенской мануфактурой или перевезти ее в Берлин, однако он не собирался отказываться от своего плана.

Вообразите сцену. 1748 год, сэр Чарльз Хэнбери Уильямс, британский посол при саксонском дворе, прибыл на банкет в дрезденскую резиденцию премьер-министра Брюля. От входа во дворец, один из самых богатых в городе, его проводили в огромный зеркальный зал. Посередине, параллельно трем сторонам комнаты, стояли длинные столы, застеленные белыми, доходящими до пола камчатными скатертями. За дальним концом сидели приглашенные: двести шесть сановников и придворных, разодетых со всей пышностью.

На господах были камзолы из бархата и парчи, отделанные золотом и серебром, на дамах — платья, сшитые по французской моде: с облегающим лифом, усыпанным драгоценными камнями, с глубоким декольте, золотым и серебряным кружевом, шелковыми цветами и лентами. Подолы юбок складками лежали на полу, а шлейфы, аккуратно расправленные лакеями, элегантно ниспадали со спинки стула. Эффект довершали высокие прически, украшенные перьями, цветами, драгоценностями и словно смеющиеся над законами тяготения, белая пудра на лице, шее и бюсте, румяна и наклеенные в стратегических точках мушки.

И все же взгляд сэра Чарльза приковали не великолепно разодетые гости, а невероятная композиция, украшавшая середину стола. «Ничего удивительнее я в жизни не видел. Мне показалось, что я в саду или в опере, но только не на обеде, — писал он позже английскому другу, все еще не оправившись от потрясения. — Посреди стола высился фонтан пьяцца Навона в Риме, по меньшей мере восемь футов высотой; на протяжении всего обеда по нему струилась розовая вода. Мне сказали, что он один обошелся в шесть тысяч талеров».