Он осмотрел содержимое сумки, о которой говорил Ляжечка, и нашел там длинное платье, недорогое, но новенькое, только что купленное – с него не успели даже снять этикетку, – колготки, совершенно уродскую красную блузку и длинный рыжий парик.

«Ага, – догадался Щукин, – все это покупал мужчина. Скорее всего – сам Ляжечка и покупал. Не могла женщина приобрести такое дерьмо. Видно, Ляжечке поручили прошвырнуться по магазинам и найти то, во что можно переодеть Лилю. В самом деле – как она будет садиться на паром в том тряпье, в каком она сейчас?»

В той же сумке Николай нашел небольшую и, очевидно, очень дешевую женскую сумочку с косметикой. Косметика, как Щукин определил моментально, была мерзопакостной, стоила она явно гроши, а производителем был Китай – судя по тому, что на флакончике с помадой, сплошь испещренном непонятными иероглифами, красовалась яркая надпись «PYERR KORDENN» и три восклицательных знака.

Щукин переодел Лилю, но уродовать ее косметикой не стал, сочтя это неуместным: девушка хоть и была порядком измождена, выглядела – в силу своей природной привлекательности – все же недурно.

«В крайнем случае, – подумал Николай, – можно прямо на месте что-нибудь подмазать или подкрасить, чтобы скрыть неестественную бледность и синяки под глазами…»

Справившись с этим делом, Щукин снова сел пить чай.

Ляжечка больше не звонил.

Напившись чаю, Николай ушел в комнату, улегся на диван, точно такой же, как тот, на котором в соседней комнате лежала Лиля, и глубоко задумался над сложившейся ситуацией.

Сколько времени он провел так, он не помнил. Результат размышлений был нулевой, Щукин почему-то никак не мог разработать план дальнейших своих действий, и все его мысли сводились к одному – надо подождать подходящего момента. Но вот только когда наступит этот подходящий момент и достаточно ли он будет подходящим?..

Из тягостных раздумий Николая вывел раздавшийся на кухне протяжный стон. Это явно стонал тот странный парень Санька Матрос, о котором Щукин успел забыть.

Николай направился на кухню.

Там он застал странную картину. Санька Матрос сидел на табуретке, поджав под себя худые ноги. Он раскачивался из стороны в сторону и что-то гудел себе под нос.

«Точно, – подумал Щукин, – полный псих».

Матрос вдруг поднял голову.

– Плохо мне, – пожаловался он.

– А кому сейчас легко? – хмыкнул в ответ Щукин.

Матрос буркнул что-то про себя и поднялся так стремительно, что табуретка полетела на пол.

– Ты чего? – озадаченно спросил Николай.

– Ничего… – сквозь зубы процедил Матрос, стаскивая с себя косуху. – Настроение у меня плохое. Это у тебя, как я вижу, больно хорошее…

– Ну да, – легко согласился Щукин, решив не разбираться в стремительных, как струи водопада, перепадах настроения своего нового знакомого. – В моей жизни случилась большая радость. Как мне кажется – самая большая… Получил тебя вот в подарок…

Матрос на это ничего не ответил. Он швырнул свою куртку на пол и, гремя тяжелыми, зачем-то подкованными железом ботинками, проследовал к кухонной плите.

– Ложку дай мне какую-нибудь! – закричал он оттуда так громко, словно Николай находился в другом помещении.

– Грязные в раковине, – сказал Щукин, следя за Матросом. – А тебе зачем? Чистые в ящике стола…

– Все равно…

Матрос принял от Николая ложку, достал из кармана маленький пакетик, высыпал в ложку часть порошка, подумал, добавил еще.

– Газ включи, – отрывисто приказал он.

– У самого руки отвалились?

Матрос снова проворчал что-то, потом поднялся, включил газ и опять уселся за стол.

Щукин закурил, с интересом наблюдая за Санькой.

Матрос аккуратно положил ложку с белым порошком на стол, вытащил из кармана одноразовый шприц.

Сорвав упаковку, он взял со стола ложку, поднес ее ко рту и выпустил слюну в ложку. Проделав это, он зажал шприц в зубах, а ложку поднес к горящему на плите ярко-синему цветку газа.

Казалось, он забыл о существовании Николая. Глаза Матроса глубоко запали. Он со свистом трудно дышал через нос.

– Непонятная дурь… – бормотал Матрос. Шприц в зубах очень мешал ему говорить, но для Матроса это было не важно – он ни к кому не обращался. – Взял у барыги незнакомого… Времени не было ехать к своему постоянному… продавцу. Не дело, конечно, ширяться черт знает чем перед работой, но другого выхода нет… Иначе сдохну за рулем прямо…

Матрос отнял ложку с закипевшей в ней жидкостью от огня и втянул горячую жидкость в емкость шприца. Бесполезную теперь ложку он, не глядя, отшвырнул – она удачно упала в раковину.

Матрос уселся на стул, закатал рукав – мелькнула татуировка – и стал быстро сжимать и разжимать кулак, зажав руку выше локтя каким-то хитрым образом между ног, отчего стал похож на страшно скрюченного китайского демона.

Он поднес иглу к вздувшейся вене. Николай поморщился и наклонился, чтобы затушить в пепельнице сигарету, а когда снова посмотрел на Матроса, то тот сидел, откинувшись на спинку стула, с неподвижно уставленными в потолок глазами.

Использованный шприц лежал на столе.

Николай поднялся, чтобы выбросить шприц в мусорное ведро. Матрос посмотрел на него. Лицо у Саньки было размякшее и мокрое от выступившего на нем пота. Николай вдруг подумал, что пот должен быть холодным.

– Я вообще-то не увлекаюсь ширевом, – тихо проговорил Матрос, как-то очень доверительно обращаясь к Щукину и медленно при этом скатывая вдоль по руке рукав. – Так, иногда… Когда нервничаю или… Когда, как это говорится, вдохновение… Или как сейчас – когда ничего, кроме этого, помочь не может…

– Пришел в норму? – осведомился Щукин.

– Пришел, – проговорил Матрос, поднимаясь со стула. – Пошли. А то опоздаем. Машину я внизу оставил.

– Не понял? – поднял брови Щукин.

– А чего тут не понять? – усмехнулся Матрос. – Нам задание дали, так ведь?

– Ну?

– Вот и нужно его выполнять.

Щукин сцепил зубы, чувствуя, что ситуация и вовсе выходит у него из-под контроля.

– Ты чего темнишь? – негромко осведомился он. – Ляжечка сказал, что он сам позвонит и скажет, что делать и когда делать. И вообще – передаст инструкции…

– Ляжечка? – усмехнулся Матрос. – Какой такой Ляжечка?

– Та-ак, брат, – протянул Щукин, – ты вообще, я смотрю, обдолбался. Вусмерть. Ты, между прочим, нашей девчонке неплохую партию мог бы составить. Она молчит всю дорогу, а ты херню несешь. И оба обдолбанные.

– Никакого Ляжечки мы дожидаться не будем, – сказал Матрос, явно пропустив мимо ушей слова Щукина, – зачем нам с тобой слушать эту «шестерку»? Ты ведь не знаешь, кто заказчик?