Я пожал плечами. Это все были пустые угрозы, и я до поры до времени готов был играть в эту игру. Лайза получала хорошую зарплату; в случае необходимости мы могли бы на нее жить. Можно было бы продать дом.

– Кроме того, мы можем просто сообщить вашей жене про ваши шашни.

Это меня испугало, но я потер глаза со скучающим видом.

– Или, возможно, обнаружилось бы, что ваша жена оперировала какого-то нашего знакомого и, к сожалению, не справилась с такой серьезной операцией; и тогда мы могли бы обеспечить заявление о преступной небрежности врача… – Он заметил, что я быстро взглянул на него. – Да, вероятно, именно это и послужит для вас мотивом.

Когда два человека сидят в комнате лицом к лицу, как сидели мы с Хоббсом, оба их отца тоже незримо присутствуют в ней. В 1940-х годах его отец основал и позднее развернул сеть газет в Австралии, и я знал, что Хоббс, будучи ребенком, сиживал на коленях у самых могущественных людей на континенте. А сам он изучал политические и финансовые науки. Мой отец, владевший двумя магазинами москательных товаров, был сыном фермера-картофелевода, на которого в 1947 году упал мешок с мышьяком. Дед надышался отравой – его легкие наполнились ядом – и так до конца и не оправился, неуклонно слабел и в конце концов лишился фермы, на которой вырос мой отец. Поэтому манерой поведения моего отца всегда было осмотрительное достоинство. Хороший человек, добрый человек, посвятивший себя сыну, выросшему без матери, но неспособный научить меня разбираться в таких земных материях, как деньги и власть, поскольку сам он не имел ни того ни другого. До чего же неприятно ему было бы видеть, в каком положении я очутился!

– Постараемся все же понять друг друга, мистер Рен, – продолжил Хоббс. – Я не стал бы впутывать вас в это дело подобным образом, если бы не был уверен, что вы способны выполнить мою просьбу. Я прочел ваше досье. Давайте будем откровенны. Вы – так и не добившийся успеха поденщик-репортер. В моих газетах в Англии, Австралии и здесь, в Штатах, работает около пятидесяти мужчин и женщин вроде вас. Мне знаком этот тип людей. Некогда честолюбивы и очень хороши для работы, требующей беготни. А теперь? Ну, что ж… гм! Теперь уже не так хороши. Измученные, делающие неплохие деньги… сколько мы вам платим? – Он опустил глаза на цифру, написанную на лежавшем перед ним листке бумаги, и пожал плечами; для него это были жалкие гроши, разовая выручка чистильщика сапог, пух от одуванчика. – У вас всегда наготове шаблонные грамматические конструкции и разные репортерские штучки, вы старательны и аккуратны, когда у вас хорошие новости, и умеете ловко подать что-то скверное; вы допоздна засиживаетесь на работе, желая удостовериться, что редакторы не перекроили вашу статью, сделав из нее нечто бледное и невыразительное. Мне это знакомо. Вы попеременно впадаете то в крайний цинизм, то в безоглядный энтузиазм. Вы испытываете подавленность, когда на вас кричат. Вы любите свою жену и детей, но каждый человек день ото дня стареет, и тут вдруг появляется женщина. Вы воображаете, что не завязнете в этом по-крупному. Но здесь вы ошиблись, мистер Рен. Вы не вполне владеете ситуацией. Я привязался к Кэролайн Краули. И вообразите себе мое восхищение, мистер Рен, нет, вы только представьте себе, какой восторг я испытал, узнав, что последним любовником Кэролайн Краули стал натасканный мастер журналистских расследований! И к тому же один из моих наемных работников! – На мясистом лице Хоббса изобразилось чрезвычайное наслаждение. – Так вот он-то и доставит мне эту пленку! Как я уже говорил, мистер Рен, я прочел некоторые из ваших статей. И знаете что? Вы были вполне на уровне… когда-то. Вы вызывали людей на откровенность, и они рассказывали вам то, что не говорили никому другому. В вас было что-то такое. И как знать, может, есть и теперь? Кто вы в свои неполные сорок лет? Слишком рано переходить в разряд конченых людей. Думаю, вам нужен шанс проверить свои силы. Когда-то вы дотягивали до планки, и теперь вам придется снова подпрыгнуть повыше, сэр. Для меня.

* * *

Суть угрозы сводилась к следующему: от одного человека требуется выполнение некоего задания; если задание выполняется, угроза снимается. Если задание не будет выполнено, тот, кто пригрозил, решает по собственному усмотрению, применять или не применять наказание, понимая, однако, что если к наказанию не прибегнуть, то скоро никто не будет верить в его угрозы. Я это знаю; я изучил это вдоль и поперек и не в последнюю очередь как родитель. Мужья и жены тоже угрожают друг другу, хотя, как правило, не так явно. Достаточно бывает движения бровью. Ворчливого ответа. Лайза, например, громко вздыхает и смотрит на меня в упор. Я давным-давно понял, что к ее угрозам, хотя они и очень редки, следует относиться с уважением: как-никак эта женщина регулярно вонзает скальпель в человеческую плоть. Я воспринимаю ее угрозы с такой же серьезностью, с какой относился к угрозам своего школьного тренера по футболу, настоящего садиста, который, как правило, обещал, что «не даст нам выпить ни глотка» – страшное наказание в августовскую жару, если мы не «дадим жару» на тренировке. Он выработал стройную систему нарастающих угроз, в числе которых было намерение треснуть так, что искры из глаз посыпятся, или покуситься на мужское достоинство семнадцатилетних мальчишек. Во время соревнований на первенство ассоциации спортивных команд Шамплейн-Валли, разыгрывавшегося в Платтсбурге в штате Нью-Йорк 2 декабря 1977 года, когда на трибунах сидели все, кого я знал и любил, мой тренер угрожал мне, что «заставит меня складывать полотенца на скамье для запасных игроков», если я не врежу ловкому принимающему игроку команды противника, чернокожему парню по имени «Доктор права» Пернелл Снайдер, который неуклонно двигался по пути освоения свода законов США, пробегая дистанцию в сто ярдов за 9,4 секунды – ровно на одну секунду быстрее меня. Резвость «Доктора права», высоко поднимавшего ноги во время бега, ужасала моего тренера. «Ты любишь полотенца, Рен? – выкрикивал мой тренер. – Тебе нравятся мяконькие маленькие белые полотенца, которые можно складывать?» Разгорячившийся от игры «Доктор права» все увеличивал темп и, чувствуя, что я его боюсь, принялся отпускать в мой адрес всякие шуточки своим низким голосом: «Берегись, малыш, ты мне еще попадешься, сынок». Лишь неумелость ведущего игрока противников до сих пор спасала меня. Если бы «Доктор права» действительно поймал мяч, он был бы недосягаем, и никакие крылья, никакие молитвы – ничто не помогло бы мне догнать его. В конце концов, в четвертой пятнадцатиминутке, когда наша команда цеплялась за преимущество в три очка, мяч передали точно «Доктору права», и, глядя, как он летит по спирали в голубом небе, увидев вытянутые руки «Доктора права» с черными шевелящимися пальцами, я понял, что мне остается либо ударить его точно под коленками, либо устроить ему какую-нибудь настоящую травму. Я попер на таран всеми своими ста семьюдесятью восемью фунтами. «Доктор права» уронил мяч и крякнул, получив нокаутирующий удар, а я вывихнул плечо, которое так и не вылечил до конца. Оба мы остались неподвижно валяться на холодном поле. Меня оштрафовали, но игру мы все-таки выиграли. В ту ночь, обожравшись болеутоляющими таблетками, я трахался со своей подружкой на переднем сиденье отцовского пикапа. Ее звали Анни Фрей, и она была очень симпатичной девчонкой. Помню, я всегда умолял ее пользоваться ремнем безопасности, потому что, как мне казалось, она ездила слишком быстро. Но она не видела опасности в собственном лихачестве и четырьмя месяцами позже умерла от потери крови, когда ее машина перевернулась на темном участке дороги, по которой я с тех пор никогда не ездил.