— Подполковник из Петербурга, прибывший по особому поручению, интересуется узнать имя одного из жителей Берлина, — командирским голосом сказал комендант, — приказываю оказать всю возможную помощь.

Дежурный бросился к аппарату с кнопками наподобие печатной машинки — единственному органу управления всем адресным столом, который князь мог заметить в комнате. Олег Константинович достал бумажник и продиктовал имя.

— Латиницей пишется Koldewey, Robert Koldewey. Он ученый.

— Еще есть данные? — спросил унтер.

Князь покачал головой.

— Сделаем, не впервой, — пробормотал себе под нос дежурный.

Одним пальцем, долго целясь, он набрал на аппарате имя и фамилию, после чего вся комната пришла в движение. Бешено завертелись барабаны — то все разом, то по очереди, натянутые между ними тросики стали сокращаться, дергая какие-то щелкавшие внутри переключатели.

— Это электромагнитный адресный стол? — спросил князь, вспоминая разговор, слышанный им в театре.

— Да куда там, — вздохнул комендант, — электромагнитные только в столицах есть. Они вмиг что хочешь найдут. А у нас простой, электромеханический.

Через полминуты из похожего на телеграфный аппарата, стоявшего рядом с печатной машинкой, поползла тонкая белая лента с отпечатанными на ней буквами.

— Voila! — распираемый от гордости за не подведшую его технику, совсем расслабился комендант.

Князь взял ленту. «Robert Koldewey, мещанин города Берлина. Постоянного адреса не имеет. Работает в Pergamon Museum, проживает, по имеющимся данным, там же».

Князь скомкал ленту и сунул в карман.

— Ну как, есть ли польза? — спросил комендант.

— Да, благодарю, надеюсь, это тот, кто мне нужен, — сказал Олег Константинович, — не окажете ли вы мне услугу — довезти меня до Пергамон музеум?

— О, конечно, с превеликим удовольствием, — заулыбался комендант, — сейчас же распоряжусь подготовить автомобиль. Музей хоть и рядом, а пешком я вас, ваше высочество, не пущу.

Пергамский музеи стоял нетронутым. Антанта забрала у Германии в виде контрибуции почти все золото, откопанное немецкими археологами в Передней Азии, оценив их находки по цене металла, но камни брать постеснялась: уж слишком это походило бы на грабеж. Остались в музее и Пергамский алтарь, и ворота Иштар, и все многочисленные непонятные каменные боги, по-хозяйски свезенные немцами в свою столицу со всего Ближнего Востока.

Два французских военных полицейских в касках Адриана[29]стояли на часах перед входом в музей и молча пропустили внутрь офицера, приехавшего на автомобиле с флажком русского коменданта.

Пол внутри был покрыт пылью, касса пустовала, и билеты на входе никто не проверял. Романов подумал, что он тут один.

— Эй, кто здесь? — громко крикнул он, и эхо отразило от стен звуки его голоса.

Никто не ответил, и князь зашагал по коридору, гулко ступая своими коваными сапогами по каменному полу. За каким-то из каменных средиземноморских идолов Романов, как ему показалось, увидел мелькнувшего человека. Он подбежал туда и действительно встретил музейного смотрителя. Заросший бородой смотритель, уже давно, наверное, не получавший жалованья за свою работу и остававшийся на ней только потому, что эти идолы захватили его рассудок, уставился на князя безумными глазами.

— Где я могу видеть господина Колдевея, археолога? — спросил князь по-немецки.

— Я покажу вам, покажу, только не убивайте меня и не лишайте места. Сейчас так трудно найти работу, а я к этому так привык, мне здесь все так нравится, — залепетал смотритель, уводя князя за собой в глубь музея.

Романов порылся в планшете и вытащил шоколадку, взятую им из цеппелина. Он пожалел, что не взял больше, — Колдевея, если он в таком же состоянии, следовало бы угостить в первую очередь. Но смотритель был так жалок…

Археолог жил в музейном подвале с низкими кирпичными стенами и сводчатыми потолками, но довольно просторном. Из мебели в нем стояли только узкая походная кровать, резной деревянный стол, вытащенный, видимо, из какого-то кабинета музейного начальника, и умывальник. Посредине, уходя трубой дымохода в вентиляционный канал, стояла давно не топленная буржуйка. В шинели было не холодно, но снимать ее князь не решился. Сам археолог не замечал холода. Все остальное пространство было завалено клинописными табличками, расшифровка которых, видимо, занимала все время Колдевея. Но не было чистой бумаги: археолог писал карандашом на старых документах, между строчек печатной машинки. Электричество не работало, свет давала глиняная средиземноморская масляная лампа, вполне возможно, что из музейных экспонатов.

Колдевей действительно был похож на смотрителя, такой же запущенный и взлохмаченный. Правда, борода у него была ровная и гладкая, как будто она являлась единственной частью его внешнего вида, за которой он следил.

Князь представился подполковником русской армии и прямо спросил про поднятую в Вавилоне машину. Колдевей не удивился ни его появлению, ни вопросу. То ли он давно ждал, что победители придут к нему с расспросами о военных секретах побежденных, то ли жизнь в подвале музея в разбомбленном Берлине лишила его возможности удивляться. Он только предложил князю сесть на единственный стул, а сам опустился на большую, в сажень длиной, каменную клинописную табличку.

— Я расскажу вам все, что знаю. Мы раскапывали Вавилон больше 10 лет, с 1903 года и почти до самого конца войны. Я был начальником экспедиции. Мне принадлежит слава открытия этого великого города. Я обнаружил зиккурат, известный всему миру под названием Вавилонская башня. Я поднял и отреставрировал ворота богини Иштар, находящиеся сейчас в этом музее, у нас над головами. Я вернул миру великую цивилизацию — и вот, посмотрите, какую жизнь я веду теперь.

Я веду ее заслуженно, потому что все эти годы я трудился не ради науки. Деньги на экспедицию давал один человек — Густав Крупп[30],— и давал он их не для того, чтобы в учебниках по истории Древнего мира появилась новая глава. Он верил в Вавилонскую башню и поставил передо мной задачу: найти ее и узнать, какими силами она была построена. Он полагал, что в ходе этих раскопок могут быть обнаружены предметы и знания, которые помогут ему лить еще больше стали и делать из нее еще больше пушек. Вы сочтете, что это безумие, но это не безумие, а тонкий расчет дельца. Именно так они скупают открытия никому не известных изобретателей, по 100 марок за каждое, не глядя, и пусть 999 из 1000 открытий, которые они купили, окажутся бессмысленным бредом — но одно будет гениальным, и оно даст им доход, с лихвой компенсирующий все понесенные убытки. Если Крупп оставлял хоть 1/10 процента на то, что я найду ему знания, он готов был платить.