на каждую неординарную операцию? Тучи несметные! Все трубят: впервые за десять лет! Передовые технологии! Пациент теперь вернется к привычной жизни! А пациент берет и уходит в мир иной спустя два месяца. Потому что операция блестящая, а выходить не могут, не умеют!

— А как же этот утырок, которого ты целуешь в губы?

— Илюша? — нежно переспросила Зара. — Гринвич за него станет биться до последнего. Он хочет вырезать гнойник с его клапана и восстановить собственные створки, а это очень сложно. Гораздо легче поставить готовый клапанный протез. Но с протезом живут недолго. А Гринвичу нужно, чтобы брат жил вечно. Он его очень любит. Он не даст ему умереть. Да и я не дам.

— А ты при чем?

— А я молю Аллаха, чтобы он жил. Аллах ко мне близко, очень близко! Ну ладно, пошли, посмотрим, как тебя там потрошат.

* * *

Саня лежал холодный, со вскрытой грудиной, как курица на разделочной доске. Под ним простирался огромный водяной матрас, соединенный трубками с гипотермом — охлаждающей бочкой. Она была частью аппарата искусственного кровообращения.

— Температура тела 28 градусов, пульс 30 ударов в минуту, давление падает, — констатировал перфузиолог.

Санино сердце сокращалось неспешными уреженными толчками.

— У нас десять минут, ребята, чтобы не оставить его без мозга, — отчеканил Гринвич.

На стенке миокарда Родион сделал разрез в восемь сантиметров, ассистенты зафиксировали ретракторы, похожие на щипцы для колки орехов, и уставились внутрь. Между правым предсердием и желудочком, закрывая трехстворчатый клапан, вывалился надутый гнойный мешок, покрытый прозрачной пленкой.

— Невозможно иссечь, не разорвав, — сказал крупный хирург в шапочке с веселенькими собачками.

— Делаю надрез на два сантиметра больше, Паша, — кивнул ему Гринвич.

— Повреждение будет критичным, опасно, — ответил хирург.

Саня, тот, что сидел на датчике вместе с Зарой, крупно дрожал.

— Что все это значит? — спросил он у невидимой соседки.

— Не могут они вытянуть это говно через маленький разрез, гной выльется, — пояснила Зара.

— Так пусть делают дырку больше! — ерзал Саня.

— Они и делают, не кипишись, смотри внимательнее.

В четыре руки Паша в веселой шапочке и Гринвич, вооруженные мощными бинокулярами, ковыряли Санино сердце. Родион отсек вегетацию, захватив справа и слева от мешка пораженную створку. Ассистент одновременно промывал рану антибиотиком.

— Удаляю две трети клапана, — прокомментировал Гринвич. — Паша, давай выкраивай ксеноперикардиальную пластину, будем имплантировать.

— О чем это он? — спросил Саня на потолке.

— Будут класть заплатку на твой клапан, он порвался, — перевела Зара.

— Время? — гаркнул Гринвич.

— Четырнадцать минут пятьдесят секунд, — отозвалась сестра.

— Шей, Паша, — отошел от стола Родион и пробубнил, обращаясь к мерзлому Сане: — Держись, бомжара, не бросай меня. Я сниму тебе квартиру в ЦАО.

Пашка-паук закончил работу и развел руки в кровавых перчатках.

— Разрез, Родик, у тебя был поганенький, видно, что волновался. Но клапан я пластически восстановил, шов на миокард наложил, — подытожил весельчак.

— Стоп ИК! — скомандовал Гринвич.

Перфузиолог остановил искусственное кровообращение. Все вновь уставились на сердце осветителя. Оно мелко задрожало, как дикая птица, попавшая в силки охотника. На мониторе зарябили хаотичные волны.

— Черт! — выдохнул Родион. — Фатальные нарушения ритма.

— Зрачки расширены, реакции на свет нет. Отек мозга, — подхватил анестизиолог. — Умер ваш бомж.

Потолочный Саня спустился на свое холодное, блеклое тело с разверстой грудью и присел у изголовья. Зара притулилась рядом.

— Везет тебе, — сказала она. — Раз, и умер. А мне еще неизвестно, сколько прозябать в этой больнице.

— Просто выдерни из розетки свой насос, — посоветовал Саня, как вдруг понял, что находится совсем не в операционной, а где-то в огромной трубе, набитой незнакомыми душами.

* * *

— Ну что? — Родион сидел на постели у Илюши и, как мама, убирал его льняные волосы со лба. — Готов?

— А ты готов? — слабо спросил Илья.

— Три дня назад оперировали мужика с такой же патологией. Сделали соответствующие выводы, учли ошибки. Сегодня все будет хорошо, клянусь.

— Родь, а смерть похожа на восточную девушку с огромными глазами? — Илья попытался приподняться на локте.

— Понятия не имею. А что?

— Ну разве ты не видел ее в лицо? У тебя под скальпелем умирают люди.

— Смерть, Илья, это остановка сердца, дыхания, полное прекращение циркуляции крови. Она не имеет облика, сколько бы человечество ни рассуждало на эту тему.

— А мою смерть зовут Зара. И она целует меня ледяными губами каждую ночь.

— Чо за хрень. Зара лежит в соседней палате. И она еще жива. Ну, условно жива. Просто ты услышал из коридора разговоры о ней, и тебе приснилось черт-те что. С твоей чувствительностью это неудивительно.

— А что с мужиком, которого ты оперировал?

— Он умер.

— Бедняга…

— Ты знаешь, как выяснилось, не бедняга. У него какая-то квартирка осталась. Так сразу нашлись коллеги по работе, прибежали в клинику за справкой, начали утверждать, что он древних кровей, что они похоронят его в центре города… И вообще у них блат в кладбищенском бизнесе… Предлагали мне сделку в обмен на бумагу, что на момент поступления в больницу родственников у него не было.

— Ты согласился? Хочу быть похороненным внутри Садового кольца.

— Договорились, когда ты очнешься после операции, я первым делом дам тебе их телефоны. А сейчас за тобой придут медбратья и повезут ко мне в оперблок.

Илюша прикрыл глаза и вновь увидел женское лицо нереальной красоты. Огромные ресницы, крупный с горбинкой нос, холодная кожа с пульсирующим червяком височной вены. Оно наклонилось и припало к его губам.

— Зара? — спросил Илюша.

— Наконец ты запомнил, как меня зовут, — улыбнулась она.

— Чего ты от меня хочешь?

— Того же, что и все женщины на земле.

— Обещаю, если я выживу, мы займемся с тобой африканским сексом.

— Не займемся…

— Мне конец?

— Нет, — она очертила тонким пальцем контуры его шеи и плеча, — это мне — конец.

Глава 24. Фаина

— Блестящая была операция на сердце Шалушика! — причмокнула Эпоха. — Уложились в девять минут пятьдесят секунд, помнишь?

— Помню ли я? Шутишь? Да это была операция всей моей жизни!

Я выключил из зоны видимого всех обитателей внеземной толпы и остался с Эпохой наедине. Сквозь мой игнор в плоскость общения со старухой пробивался надоедливый Саня.

— Совсем охренели, хирурги. Мало того что использовали меня как подопытного кролика, так хоть бы зашили, так и лежал в гробу с разрезанной грудью, прикрытый тряпкой, — пробубнил он.

— Паша прихватил тебя крест-накрест, не ври, — отрезал я. — Какой смысл возиться с трупами, живых нужно было шить.

— Эх, Саня! — задиристая Эпоха подливала масла в огонь. — Главное, Илюшу спасли!

— Ненавижу вашего Илюшу, — зудел осветитель, — что вы так трясетесь над ним? Уже сами все