Федор накладывает карту Средиземья на план города. Мордор атакует: орки на «бэхах» прут на красный, назгулы из авто с тремя буквами на капоте сканируют пространство на предмет жертв, горгульи таращатся с портиков парламента. Хрущевки давят, и хочется жить как в играх и книгах.

О, сколько счастливцев панельное домостроение спровоцировало на выламывание из пейзажа, побег, переезд, странствия и обретение себя вне кирзы и бушлата спланированной судьбы. Среди них и Федор; спасибо вам, оттенки серого.

Каникулы. Он едет в город, затерянный в оренбургской степи. Навстречу движется брат. Они встречаются у деда и устраивают штаб-квартиру в сарае. Дед пишет статьи в газету, собирает казачьи песни и былички — внуки-фантазеры ему нравятся.

Братья сговорились играть в индейцев. Федор торчал всю зиму в библиотеке, а его боевой товарищ, у которого в ауле книг не водится, выписывал их почтой. Изучив быт и нравы, они превращаются в араваков и майя.

Следующим летом нарекаются уже пиратами. Вновь библиотека, вой ветра за стеной хибары, летний поезд, тень сарая, мутные бутыли с уайт-спиритом и другими снадобьями, преображение.

Однажды они находят загадочный альбом с фотографиями каких-то глиняных табличек, ржавых монет и черепков со странным орнаментом. Подписи на немецком, хрен разберешь. «Дед, откуда у тебя это?» — «Ездил как-то в Берлин, тогда возили делегациями, спецсотрудник присматривал. Там в музее купил. Археологи Ассирию раскопали и напечатали, видишь, какой альбом».

Воткнулись, изучили ассирийцев. Принялись штамповать свои таблички и рисовать монеты. Мечтали перекопать окрестности и отыскать черепки, по которым можно восстановить быт кочевников, живших в степи, но тут наступила осень.

Федор распрощался с братом. Через десять лет он привезет к деду семью и обнаружит, что бывший аравак стал крутым кришнаитом с паствой и учениками. Правда, слава не несет учителю денег, и он подвизается грузчиком в магазине «Карусель».

Вернувшись, Федор сел пить чай с родителями, проследил, чтобы они оба слушали, и произнес: «Хочу заниматься археологией».

Последовал короткий ожесточенный спор. «Археологи — нищие, обглоданные мошкой маргиналы в сырой палатке». — «Нет, хочу». — «Профессия без будущего, факультет ненужных вещей!» — «Хочу, интересно». — «Посмотри на одноклассников, они готовятся на приличные факульте… что такое, ты съел что-то не то, тебе нехорошо?!» — «Если не археологом, тогда океанологом». — «Ты с ума сошел, ну ладно, я поговорю с одним знакомым, он настоящий археолог, пусть расскажет, как там все на самом деле!»

Знакомый принял Федора. Слушая малосвязные желания, он рассматривал шкета. (Федору всегда давали меньше, чем исполнилось.) Никакого скрежета колес судьбы, как в истории с Эммой Аствацатурян и Асей Еутых, не случилось. Увидев в Гендальфе человека скорее любознательного, чем праздного, знакомый спросил: Вы знаете, что археология — занудная и тягомотная наука? В ней мало романтики и много рутинной работы. Что киваете, готовы? Тогда приходите вот сюда, вам дадут описывать материал, найденный летней экспедицией».

Археолога звали Игорь Васкул, и он едва ли не лучше всех в стране разбирался в железном веке Европейского Севера. Всю зиму Федор проторчал в хранилище, описывая черепки и замеряя пряжки. Тягомотина, да — зато стажеру светила летняя экспедиция.

На третий день этой экспедиции он лежал, слушая зуд насекомых, кружащих в поисках траектории для пикирования на нетронутые части тела, и страдал. Как ни противно было признавать, родители предсказали его беды точно — палатка оказалась промозглой, насекомые свирепыми, быт первобытным, а труд скучным. Коллеги сидели в раскопе, хлестали у костра водку и насиловали мозг хоррором о черном археологе.

Впрочем, Федор не сомневался в своем призвании и терпел.

Васкул взял его в ученики. Федор стал изучать Великое переселение — какая сила сорвала народы с их земли, закружила и разметала по континенту? Существовала гипотеза, что до Коми доползла часть кочевых племен иранского происхождения, родственных скифам, — но что с ними происходило дальше, никто не раскапывал. Федор поступил на истфак Сыктывкарского университета, чтобы разобраться в этом вопросе.

Он подавал документы и в Ленинградский университет, но не добрал там балла. Зато прошвырнулся по клубам, где рвали струны и бились головой о колонку панковские бэнды. В каком-то накуренном подвале ему сунули газету «Лимонка». Он развернул ее и ощутил, как испорченное настроение выправляется. Национал-большевики жгли: гадов перевешать, заводы национализировать, хаос посеять, Евразию возродить.

Бред, конечно. Но, во-первых, реальность вокруг еще абсурднее. В депутатах сидят красные директора, та же разруха, заскорузлость мозга, имбецильная «работа с молодежью», крышевание, нищета. Мордор расцвел? Пора рушить!

А во-вторых, Федору давно хотелось найти единомышленников, он интересовался анархо-социалистическими течениями, читал Герберта Маркузе и Ги Дебора. От слова «революция» кружилась голова. И он написал в штаб примерно так: «Товарищ Лимонов. Вокруг бред и рожи. Я прочел программу и хочу расцеловать вас в десны. То есть мне нравится платформа. Хочу ячейку тоже. Помогите советом, “Лимонкой”, пачкой по возможности толстой».

Лимонов ответил: «Товарищ Федор, необходимо сколотить банду единомышленников, распространять газету, держать связь с центром и быть готовым к акциям. Первую пачку “Лимонки” и партбилеты пришлем такого-то числа в 16.30 с московским поездом. Вагон сообщим позже. Ждите!»

1999–2006, СЫКТЫВКАР

За пазухой баллон с краской, на ногах ботинки со шнуровкой едва не до бедра. Люди с кровавыми партбилетами шагают к пустырю за филармонией. Агитвойна подразумевает захват умов и ловлю душ.

Пустырь кишит разгильдяями, которые орут что-то немелодичное. Вокал похож на дребезжание пластинки, гитара расстроена, а у слушателей в моде пиво с подмешанным димедролом и трава. «Милостивые государи! — восклицает Федор. — Милостивые государи, минуту внимания. Известно ли вам, что Егор Летов вступил в партию? В нашу! Присоединяйтесь». (Менее куртуазно, но смысл такой.)

«Ввва-ау-у!» — выдыхает пустырь. «C нами Че Гевара». — «Йе-е-е-е!» — орут панки. «Духовно», — прибавляет Федор.

Кодла новообращенных шатается по городу, пугая прохожих, и он подписывает партбилеты. Проходя по центральной улице, внезапно бросается к стене дома, выхватывает баллончик и распыляет черное так, чтобы видели все: «Бунт — дело правое!»

Девочки тают. Плюс семь соратников. Товарищ Лимонов в письмах хвалит и дает советы.

Друзья порицают Федора. Приятель по кличке Батя ругает за презрение к власти. В школе они смотрелись эстрадным дуэтом: Федор — невысокий блондин с мягкими чертами лица, а Батя — двухметровая крутоскулая каланча. Затусовались на почве любви к былому. Федор носился с Великим переселением, а каланча торчала на римской истории, знала латынь и читала Марка Аврелия в подлиннике.

Батя манкировал нацболами и звал Федора чертовым карбонарием, который разваливает страну, — несмотря на то, что сам косил под неформала, отрастил хаер и таскал косуху в заклепках.