«Будничная “рутина” была для Энди столь драгоценна, что он отклонялся от нее лишь в силу необходимости. Выдав мне по телефону свой “устный дневник”, он еще несколько раз говорил по телефону, принимал душ, одевался, спускался на лифте с третьего этажа своего дома в подвальную кухню, прихватив с собой двух обожаемых такс Арчи и Амоса, и завтракал вместе со своими домработницами-филиппинками, сестрами Ниной и Авророй Бугарин. Затем он совал под мышку несколько экземпляров InterView[128] и отправлялся на несколько часов по магазинам вдоль Мэдисон-авеню, заглядывал в аукционные дома, обходил квартал ювелиров в районе 47-й улицы и антикварные лавки Гринвич-виллидж. Он показывал владельцам журнал в надежде заполучить рекламу, раздавал номера поклонникам, которые останавливали его на улице, – ему нравилась возможность дать что-то людям, которые так расположены к нему.

До офиса он добирался между часом и тремя, в зависимости от того, планировался ли деловой обед или нет. Явившись, тут же доставал из кармана или из башмака мелочь и посылал кого-нибудь из младших в кондитерскую за углом купить сластей. За стаканом морковного сока или чашкой чая просматривал записную книжку, проверяя, какие мероприятия назначены на день и на вечер и кому надо позвонить. В это время он сам принимал входящие звонки и просматривал гору ежедневно поступающей почты, решая, какие письма, приглашения, подарки и журналы можно сложить в “капсулу времени”, как называли сотни коричневых картонных коробок размерами 25 × 45 × 35 сантиметров – их, наполнив, опечатывали, проставляли дату и уносили в хранилище, а на место заполненной коробки тут же подставляли пустую. Разве что одну сотую всех вещей, которые ему присылали, он оставлял себе или отдавал кому-нибудь. Все остальное отправлялось в коробку. Тем не менее, поскольку Энди интересовался всем подряд, эти вещи он тоже считал “интересными”… В центральном холле он задерживался на час или два, беседуя с сотрудниками обо всем на свете – об их романах, диетах и кто где провел вечер. Затем он перебирался на подоконник с солнечной стороны, где у него под рукой находились телефоны и газеты, пролистывал журналы и отвечал на звонки, обсуждал дела с Фредом и Винсентом [Фред Хьюз и Винсент Фремонт – личный менеджер и главный менеджер офиса]. Наконец он перемещался в свою мастерскую в дальней части верхнего этажа возле грузового лифта и там рисовал, вырезал, перекладывал и комбинировал созданные образы вплоть до конца рабочего дня. Затем он усаживался с Винсентом и разбирал счета, болтал по телефону с друзьями, прикидывая маршрут на вечер. Между 18.00 и 19.00, дождавшись, чтобы схлынул основной поток часа пик, он шел на Парк-авеню и там брал такси до дома. Дома он задерживался на несколько минут, “полируясь”, как он это называл: умывался, поправлял фирменную серебряную прядь и иногда – подчеркиваю, иногда – переодевался, но только в честь действительно “важного” вечера. Затем он проверял, вставлена ли в его камеру пленка. (С середины 1960-х до середины 1970-х Энди непрерывно записывал все разговоры, но ближе к концу 1970-х ему это надоело, и он записывал, лишь если видел в этом какой-то смысл, то есть предполагал, что реплики могут быть использованы в пьесе или киносценарии.) И вот он покидает дом – порой за вечер он успевал побывать на нескольких вечеринках, в другой раз ограничивался посещением кинотеатра и ужином. Но до сколь бы позднего часа он ни задержался, на следующее утро спозаранку я уже выслушивала очередной “выпуск дневника”».