– Все лежит там, куда ты положил. Тебе это не надоедает?

Я ей тогда ничего не ответил, потому что не представлял себе, как может быть иначе.

Слушая вопли Цыпы, я подумал о другом: он, как и я, не в своей тарелке – парень оказался в непривычной обстановке, и у меня весь мир переворачивается. Я ведь, наверное, тоже кричу, только не вслух, а про себя. У нас больше общего, чем мне раньше казалось. Просто я умею держать переживания в себе. Поэтому я глубоко вдохнул, словно наполняя легкие радужными перспективами, и сделал на редкость нехарактерный для меня великодушный жест – вышел на веранду и облокотился на плетеное кресло, составив компанию орущему петуху.

– Мы с тобой оба, Цыпа, – сказал я ему, – понемногу привыкнем к этому.

Его, похоже, не растрогали ни перлы моей мудрости, ни мое присутствие как таковое. Он двинулся на меня боком, как боксер в старом фильме, сопровождая неровные шаги яростными движениями клюва, который был уже угрожающе близко от меня и становился все ближе. Я подпрыгнул, загораживаясь от него креслом, и воскликнул:

– Эй, какого черта ты задумал?

Клятая птица собиралась меня убить или по крайней мере сделать мне кровопускание. Такое отношение друг к другу тоже делало нас похожими. Вот и решена проблема: что сегодня у нас на обед? Жареный цыпленок!

Тут на выручку снова пришла Пэм.

– Что, ребята, не поладили? – спросила она невинным тоном.

Я собирался было обвинить птицу в покушении на убийство, но Пэм одним легким движением подхватила Цыпу и прижалась к нему щекой, а он одобрительно заворковал.

По ступенькам на веранду взлетела Каролина и спросила тем капризным тоном, который так замечательно выходит у детей:

– Ну, едем мы на пляж?

– Подожди еще чуток, Медвежонок, – сказала Пэм, взглянув на меня своими ясными зелеными глазами. – Мне кажется, нам всем требуется минута-другая, чтобы настроиться.

* * *

Вечером, после необычно раннего ужина (поскольку на улице светло, такой ужин кажется полдником), я заявил, что веду собак на пляж, на вечернюю прогулку, и по традиции предложил девочкам пойти вместе со мной. Вообще-то я ожидал, что они столь же традиционно откажутся – «Спасибо, но у нас сейчас по телевизору сериал» или что-нибудь в том же духе. Однако Абигейл взглянула на Каролину, та – на собак, и уже через минуту на заднем сиденье моего старенького внедорожника хихикали и пыхтели две девочки и два золотистых ретривера. Пэм помахала нам с веранды и крикнула:

– Будешь возвращаться – проверь, не забыл ли кого на пляже!

Многие сотни раз ходил я на вечерние прогулки по Гус-Рокс, нередко с Пэм, но чаще всего в компании моей собаки или двух. И почти на каждой прогулке встречал мужчин примерно моего возраста, играющих в пляжные разновидности бейсбола, бочче[39]или футбола с группами молодых ребят и девушек. А иной раз встречал отца с сыном, которые собрались поплавать перед заходом солнца или перекинуться мячиком, как когда-то играл со мной мой отец. И всякий раз при такой встрече я чувствовал укол грусти – нестрашный, но болезненно ощутимый, словно я потерял что-то такое, чего никогда не вернуть. И как бы я ни любил Гарри, а позднее Бейкера, они не могли полностью заменить мне это «что-то».

Нынче же вечером было по-другому. Девочки помчались к кромке прибоя и затеяли игру, высоко подпрыгивая над набегающими волнами, я присоединился к ним.

– Брайан, нужно прыгать выше! – подсказала мне Абигейл. Я послушался.

Потом они носились вдоль полосы прибоя, догоняя собак, но вскоре поменялись ролями, и собаки стали гоняться за ними. А потом мы все, по моему предложению, сыграли в игру под названием «Светофор», рассыпавшись по широкой полосе плотного бежевого песка, – на берегу, кроме нас, уже мало кто оставался.

Когда я кричал: «красный!», девочки резко останавливались, а я по правилам пристально вглядывался в их лица. Если они смеялись, то отправлялись назад, на линию старта – с Каролиной это случалось все время. Мы менялись ролями. Выкрикивали команды. Просили пощады. И в течение этого часа, пока лучи солнца гасли на небе, я почувствовал, что живу той самой жизнью, которую столько лет наблюдал лишь со стороны. Это было здорово, даже еще лучше. Я наслаждался такой жизнью, пока Абигейл не воскликнула тоном, не допускавшим возражений:

– Мне надоело!

– Мне тоже, – поддержала ее Каролина. А ведь еще минуту назад они обе носились, хохоча во все горло.

Что ж, впятером мы поплелись к машине и отправились домой. Девочки теперь жаловались, что к ним прижимаются мокрые собаки, облепленные песком. В дом они вбежали с такой скоростью, будто век не видали свою маму. Даже двери в машине бросили распахнутыми, и собаки недоуменно посмотрели на меня.

– Как вам понравилось? – спросила у дочерей Пэм.

– Нормально, – ответила Абигейл.

– Кушать хочу, – добавила Каролина.

Пэм посмотрела на меня, силясь понять по лицу, что и как. Я скромно пожал плечами и сказал:

– Ну, на мой взгляд, все было здорово.

* * *

В тот вечер, когда девочки уже уснули, Пэм напрямик сказала мне, что на ночь поселила Цыпу в подвале.

О Господи!

Скажу о подвале в своем доме только одно: слов нет. Еще немного: святилище, простое, умиротворяющее. Можно добавить еще пару слов: девственно чистый, не захламленный. На полу моего подвала можно было бы сервировать самый изысканный обед. Главный нейрохирург штата Мэн мог бы провести там операцию на мозге, не тревожась о стерильности. Там есть все, что необходимо для подвала: стиральная машина, сушилка, водонагреватель, топка, все прочее, и до всего легко дотянуться. Еще немного бесценных мелочей, расположенных так, как я это люблю. В городской жизни у меня подвала не было. Не было там и лужайки перед домом, поэтому именно подвал и лужайка в Мэне вызывали у меня такую любовь. С ними я чувствовал себя взрослым. Жизнь в городе полна сложностей и забот, она холодна и порой сурова. Мне хотелось, чтобы жизнь за городом составляла приятный контраст и позволяла расслабиться. Вот почему я так люблю подстригать газоны, пользоваться удобрениями, которые сам подбираю, а в подвале предпочитаю не держать хлама, который многие засовывают туда – вещи купленные, но оказавшиеся ненужными. Мне хотелось, чтобы газоны были густыми, а подвал – свободным. Неудивительно, что я запомнил тот момент, когда Пэм сказала мне, что поселяет птицу в подвале. Она ясно увидела отразившиеся на моем лице ужас и недовольство. На это Пэм заявила, что внизу все можно прекрасно помыть, и она сама охотно сделает это.

Я не сумел сразу оценить реальные последствия такого шага.

Едва забрезжил рассвет, я сообразил, что Цыпа каким-то образом сумел устроиться прямо под моей спальней, расположенной на первом этаже. Если говорить конкретнее, то умная птичка пристроилась непосредственно под тем местом, где стоит моя кровать. Когда петух проснулся, у него неизбежно возникли вопросы вроде «Какого черта я здесь делаю и куда подевались все остальные?» И он издал громовое «ку-ка-ре-ку!», которое пробилось, словно удары молота, сквозь перекрытия, приподняло матрац, и я чуть не взлетел к вентилятору под потолком – примерно как в фильме «Изгоняющий дьявола». Готов присягнуть, что я ощутил, как снова падаю на кровать, отчего петух завопил опять. Неужто его чертов клюв был прямо у меня под подушкой?