Когда через месяц после возвращения в Бостон Гарри умер, я не без тревоги подумал о том, что моя любовь к Кеннебанкпорту может умереть вместе с ним. Но этого не произошло. На следующий год я купил тот самый дом, где мы с ним провели последний в его жизни август. На видном месте в гостиной я повесил фотографию Гарри: он, мокрый с головы до хвоста, сидит на пляже с теннисным мячиком в зубах. Отдыхающие, прогуливаясь по утрам по Гус-Рокс, все время спрашивали меня о Гарри. А я очень живо представлял себе, как он бросается в воду, как пахнет морской солью его шерсть, как мокрые уши обвевает легкий ветерок. Из-за этих воспоминаний Мэн стал для меня еще более желанным местом отдыха, приносящим успокоение. Эти места я полюбил больше всего на свете.

Но прошли годы, и в таком же месяце августе в моем доме впервые побывал петух по имени Цыпа. Поэтому Мэн уже никогда не будет для меня прежним.

* * *

С той минуты как Пэм сняла его с мягких одеял, устилавших сиденье ее «тойоты», и бережно поставила на твердую землю штата Мэн, юный Цыпа почувствовал себя очень несчастным.

И чтобы понять причину, не обязательно быть членом общества им. Одюбона или фермером-птицеводом в третьем поколении. Глазами-бусинками Цыпа мигом обежал весь мой двор по периметру, и в этих глазах отразилась смесь страха и упрека. Он увидел бескрайний лес, раскинувшиеся вокруг поля и мирные луга, тут и там усыпанные дикими цветами. Но не увидел ни забора, ни милых соседей, которые станут угощать его кукурузой и импортным сыром. Не увидел лужаек, плавно переходящих одна в другую. Не увидел простых декоративных кустов, дающих тень и вселяющих чувство безопасности. Ничего этого он здесь не узрел.

Если вы, как и я, человек, то для вас поля и леса представляют собой приятный контраст с надоевшим асфальтом и бетоном городов, заключают в себе возможность пообщаться с природой, позволяют мозгам успокоиться и отдохнуть. Здесь тихо, разве что изредка прозвучит с высоты клекот парящего в небе ястреба да ночью раздастся далекий вой койота. Город далеко, так что здесь царят мир и покой.

Но для слишком ручной птицы, особенно для цыпленка, тем более для такого самовлюбленного цыпленка, каждый дюйм этого незнакомого пространства и каждая минута проведенного здесь времени были насыщены всевозможными угрозами для жизни, которую он, похоже, ценил чем дальше, тем больше. Для меня лес символизирует природу, он же видел там только хищников. Те самые поля, взгляд на которые помогал мне обрести ясность мысли, когда я писал, ему казались местом, где плодятся ужасные твари, готовые сожрать его живьем. Ясное голубое небо над головой, на котором по ночам блещут звезды, было местом обитания летучих чудовищ, которые в любой миг могли спикировать вниз и унести его в своем мощном клюве.

Как только Цыпа прикинул все это в уме, он глубоко вдохнул своей гордо выпяченной грудью, задержал воздух на секунду-другую и издал такое долгое и оглушительное «ку-ка-ре-ку», что иглы едва разом не осыпались с могучих виргинских сосен, коих в здешних лесах великое множество. Потом завопил снова, и снова, и снова – стало казаться, что его голова вот-вот сорвется с жирной шеи и улетит прочь. Моя, кстати, тоже. Так продолжалось, пока Пэм не присела рядом с ним на корточки и не сказала: «Бедненький Бу-Бу, тебе все здесь непривычно, правда?» Цыпа тихонько заквохтал в знак полного согласия. Да, ему здесь непривычно, ему здесь не нравится, и он не собирается скрывать свои чувства ни от людей, ни от любых других существ. И опять завопил, предупреждая всех двуногих и четвероногих вокруг, чтобы и не мечтали с ним связываться.

Я нервно поглядывал на него и думал: «Ладно, сейчас он успокоится». У него же не было другого выхода. Невозможно столько времени вопить без устали – надорвешься.

– Все будет хорошо, Цыпа, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более искренно. Ну конечно, у меня мелькнула мысль о том, что его естественные враги, возможно, и вправду бродят по лесу, с жадностью поглядывая на Цыпу. На это можно было только надеяться. Боже, как я люблю Мэн!

Внимая неутихающим воплям Цыпы, я уловил краем глаза неясное движение – резкое, непонятное, тревожное. Я обернулся и увидел, как Пэм выгружает из машины велосипеды, одеяла, подушки, кукол, самокаты, книжки-раскраски, наборы инструментов, мини-холодильники, набитые самыми экзотическими продуктами, сумки с едой и, разумеется, одежду – великое множество ярких нейлоновых пакетов с одеждой. Христофор Колумб не брал с собой и половины такого количества вещей, когда отправлялся открывать Новый Свет.

И над всем этим летели, не умолкая, душераздирающие вопли Цыпы. Пэм же, не обращая на него более внимания, укладывала багаж в аккуратные стопки у лесенки, ведущей на веранду. Счастливые детишки волокли по только что подстриженному мною газону своих лошадок, оставляя на травке глубокие борозды. Оба пса воззрились на меня так, словно в их представлении наступал конец света. Так оно и было – конец моего и их света. Просто я не знал, как объяснить им и как признаться себе, что я сам, добровольно, согласился на такое.

Мы с собаками приехали в Мэн на день раньше, чтобы все подготовить. Я потрудился во дворе. Открыл все окна и проветрил дом, полил цветы, долго выгуливал собак по берегу океана на закате солнца. Потом откинулся в легком плетеном кресле на своей любимой веранде и почитал под аккомпанемент негромких звуков природы, поджарил на ужин ребрышко, посмотрел матч «Ред Сокс» и закончил глубоким, здоровым сном. Это была моя обычная жизнь – во всяком случае, часть обычной жизни. Возможно, угасающая часть, но она мне безумно нравилась.

А теперь здесь оказались Пэм, ее дети, Цыпа и – нет, вы вдумайтесь! – еще два кролика, чьи просторные клетки как раз сейчас Пэм затаскивала на второй этаж.

– Ты же не хотел, чтобы мы бросили Долли и Лили в одиночестве, – сказала она, посылая мне улыбку, противостоять которой (и Пэм это знала) я был не в силах. Старая моя жизнь катастрофически сталкивалась с новой, а если быть совсем уж точным, разваливалась под напором новой – и где? Здесь, в моих любимых краях, то есть в Мэне. Я посмотрел на девочек, возбужденно носящихся по всему двору. Они кричали маме: «Нам нужны купальники!» Услышал, как Пэм воркует с крольчихами: «Вам, девочки, здесь очень понравится!» Понаблюдал, как орет петух, едва не лопаясь от натуги. Поразмыслил о прошлом и будущем и сказал себе, пытаясь себя же уговорить, что так и должно быть – приятное вперемежку с не очень приятным. Потом схватил одну из стопок багажа Пэм и занялся решением неподъемной задачи: каким образом затащить все это наверх.

* * *

Как выяснилось в итоге, у Цыпы имелась своя стратегия общения с природой: он изо всех сил старался ее избегать. Иными словами, он не желал появляться на лужайке, хотя там его, несомненно, ожидала целая россыпь деликатесов в виде жуков, червяков и прочей вкуснятины. Он ни за что не хотел приближаться к окружающей двор растительности. И даже не желал взглянуть на поля, которые (как я надеялся) могут помочь ему почувствовать себя полноценным представителем отряда куриных.

Нет, единственное, на что он отважился однажды, – это вскарабкаться по шести ступенькам на веранду из красного дерева, пристроенную вдоль тыльной части дома. Затем попытался клювом проложить себе дорогу сквозь стеклянную дверь, ведущую в гостиную. Он клевал, клевал и клевал ее, делая передышки только для того, чтобы уронить очередную порцию помета на доски пола, которыми я так гордился (можно было подумать, будто я собственноручно их прибивал). Большие черно-белые лепешки с глухим стуком шлепались на эти самые доски. Ну а если он не долбил дверь и не разукрашивал доски пола, то орал на пределе сил, отпугивая шастающих по лесу хищников и одновременно моля девочек, сидящих в гостиной, защитить несчастного петуха от жестоких опасностей, поджидающих его в этом Богом забытом месте.