– А сегодня и вовсе, как говорит Фенечка, растленная всекупля и всеебля.

– Это не интеллигенция – это наглые прихвостни подлой и гниющей власти. Попса галантерейная. У них взгляд на мир через ширинку и сквозь купюру. А я говорю об интеллигенции, к которой принадлежал сам Чехов. О той, которая обязана показывать обществу, в каком конкретном месте организма ему должно быть больно. О тех, что не боятся своё сердце отяготить человеческой порядочностью. А жизнь – конкретными деяниями. Переноси акцент с глобалки на теорию малых дел.

– Ну и где ты таких сегодня видел? А знаешь, Дидро в «Элементах физиологии» выводит особый тип «противоречивых существ», организмы которых не гармонируют с остальной частью мира. Он пишет: «Природа не даёт долго жить недовольным…» Вот и задумаешься тут.

– Нельзя только задумываться, порой надо переходить к прямым действиям. И начинать с себя. Неча на других пенять.

Ещё Костя рассказал ему, что лицей их может «накрыться медным тазом»:

– У главного нашего спонсора неприятности, боюсь, что он, от греха подальше, решит сменить место жительства, естественно вместе с семьёй. И ему уже будет не до нашей «богадельни», как её называют в педагогических кругах. Эта гнусная система заставляет превращаться в подлецов даже вполне приличных людей. Она ставит перед ними выбор: ты или процветающий подлец, или нищий. И то и другое унизительно, но первое гораздо приятнее.

– Это ты про меня? Кора мне это уже объясняла непрямым текстом.

– С ума сошёл?! Какой же ты подлец? Подлецы с содранной кожей не живут. Да и Системе ты не принадлежишь – так, случайно приблудился. Слабину дал.

– А мог бы не давать. Ты вон удержался.

– Да мне никто и не предлагал, – усмехнулся Костя. – Человек слаб, неизвестно, кто как себя поведёт в предложенных обстоятельствах. И потом я охраняем – своими детьми. Это подороже всяких денег – будет что предъявить Всевышнему… или кому там, из интересующихся…

– А с детьми-то теперь что делать? Куда ж их девать?

– Нам нужно дотянуть хотя бы до конца года. А там видно будет. Может, у кого из нового олигархического племени обнаружится «наш» ребёнок, и он вынужден будет помогать всем остальным.

Лёшка решил продать квартиру на Никитской – это были по нынешним временам очень серьёзные деньги, хватило бы не только до конца учебного года, но и на пару следующих. И соблазнов будет меньше – в квартиру, где живёт сын, кого попало не притащишь.

Сделку он провернул достаточно быстро и внёс деньги на счёт школы.

Сразу как-то полегчало, задышалось свободней. Даже отвращение к себе притупилось.

* * *

– Тебе это зачтётся в правильной канцелярии, – сказал Костя.

Прошёл ещё год без Коры.

В России наступили странные времена (хотя какие времена в России не странные).

Лёшке, пытавшемуся «размышлять», пришло в голову, что Россия сегодня – страна трэша. Недаром это не очень понятное слово (обозначающее в английском языке «лёгкий» мусор, остающийся от одноразового употребления) превратилось в культурологический термин, стало таким модным в мировом культурном дискурсе. Им обозначалось не только что-то низкое, чрезмерное, паразитирующее на дурновкусии, примитивности, пошлости (слово, кстати, ни в каком другом языке, кроме русского, не существующее), но и новая культура «игры в игру» в искусстве.

В России же эта «игра» превратилась в абсолютную реальность, данную в ощущениях, – здесь слепых предостерегают открытыми канализационными люками на тротуаре, например. У зрячих – свои сюрпризы.

Люди ищут правды и делают всё, чтобы её избежать.

Ищут ответы на вопросы, но при этом вопросы задают уже в форме ответов.

Если люди не умеют объединиться в общество, они объединяются в трэшевую бандитскую шайку. Те же, кто объединяться не хочет – по разным соображениям, – выглядят глупо, как иной чудак, прохаживающийся по нудистскому пляжу в костю ме-тройке.

В стране радикальных сломов ломается порог восприятия. Даже язык русский изменился. И дело даже не в том, что люди стали не только говорить, но и думать матом, а в том, что и язык оказался на грани нервного срыва – истеричный, параноидальный, он выражал состояние общества. Новояз в качестве разговорного языка годился для пользования в тюрьме или психушке, а им пользовались в быту – от Думы до семьи.

Воистину, умом Россию не понять (её жители в своей массе им не пользуются), а другим местом, как сказал сатирик, очень больно.

«А дурака учить – только портить», – гласит русская народная пословица.

Во всех дореволюционных энциклопедиях есть статья «Нравственное помешательство».

«НРАВСТВЕННОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО – психическая болезнь, при которой моральныя представления теряютъ свою силу и перестаютъ быть мотивомъ поведения. При нравственномъ помешательстве человекъ становится безразличнымъ къ добру и злу, не утрачивая, однако, способности теоретическаго, формальнаго между ними различения. Неизлечимо».

* * *

Похоже? Очень!

Кроме Кости, отдушиной для Лёшки была переписка с Сенькой по электронке.

Конечно же он пытал его по поводу иммиграции – ему это было слишком важно.

«Чего я тут только не навидался, – писал Сенька, – с какими экзотическими экземплярами не сталкивался! Ничего не может быть страшнее экзистенциальной ненависти к своей стране. Своей Родине. Уже хотя бы потому, что её, в отличие от жены, например, нельзя поменять. От неё нельзя даже отречься – даже уехав, поменяв паспорт, язык, окружение и привычки, какими-то рудиментарными инстинктами будешь бесконечно сознательно-бессознательно возвращаться к ней всё снова и снова. Это проклятие, нависшее над любым иммигрантом, независимо от его уровня культуры. Вернее, пропорционально зависимо – чем выше культура, чем независимее мысль, тем тяжелее осмысленные страдания индивидуума. И здесь не спасает даже апокалиптическое “чем хуже – тем лучше” – срабатывает глубокий, на генном уровне, бессознательный инстинкт. Многие пытаются спастись работой, мыслью о том, что для детей уже эта, другая, страна станет родиной, но всё равно я не видел ни одного счастливого иммигранта. Благополучных – полно, счастливых – ноль.

С другой стороны, отсюда, на расстоянии, особенно видно, как “пизТец” (так выражаются в Сети) разгулялся по стране. Людей жалко, тех, кто в “празднике жизни” не участвует. У нас тут в Силиконке полно бывших соотечественников, им родственники пишут из всяких забытых богом провинций – там живут на хлебе с картошкой и водке. И полная безнадёга. И это при заоблачных ценах на ОБЩЕроссийский газ и нефть. К тому же полная покорность, злоба выливается только на близких или на случайно подвернувшихся под руку – тут и прибить могут. Потом раскаяться. Потом опять прибить, да посильнее…»

И Лёшка понимал, что никаким злорадством или попыткой оправдания своего отъезда здесь и не пахло – он слишком хорошо знал Сеньку с его жалостливостью и старомодной любовью к людям.