Напарник Ивана Алексеевича выразительно смотрит на часы: без четверти пять.

Старик перехватывает его взгляд:

— Ну все, пошел я. Домой заходить не буду, на вокзал пора. Спасибо, Андрюшенька, что подменить согласился.

Андрей снимает со стенда ключ с биркой, идет к выходу. Спустя минуту хлопает дверь, в вестибюль врывается морозный воздух, сквозняк пузырит занавески, шуршит листками приказов на доске объявлений.

Бывший охранник неторопливо одевается, долго не попадая в рукава пальто. Натягивает дешевые нитяные перчатки, поправляет кроличью шапку и, достав из-под стола чемоданчик, направляется к выходу. Андрей предупредительно открывает дверь и, проводив старика до двери, осторожно, словно боясь отказа, спрашивает:

— Иван Алексеевич, а можно у вас об одной вещи узнать?

— Чего ж нельзя? Спрашивай, — поправляя кашне, разрешает тот.

— А почему вы так часто в Питер ездите?

Лицо отставного «рекса» мгновенно тускнеет.

— Скажу я тебе. Другому не сказал бы, а тебе скажу. Только между нами, ладно? Сын у меня там, в Питере. Колькой зовут. На тебя чем-то похож.

— Работает? — уточняет Андрей, немного польщенный сравнением.

— Да какое там! — вздыхает Иван Алексеевич. — Сидит он. В «Крестах» он, есть там такая тюрьма. По дурости своей и попал, но мне от этого не легче. На свадьбе у родственницы по пьяному делу в драку полез, саданул какого-то гостя бутылкой по голове, а тот брык и помер. Вот мой Колька пятый месяц суда и ждет. Все, что у меня накоплено было, все, что за семь лет на бутырском «спецу» заработал, на поездки да на адвокатов ушло. Да и сына-то подогреть надо. — Незаметно для себя Иван Алексеевич вставляет типично тюремное словечко. — Я-то нашего брата «рекса» хорошо знаю. Сколько стоит в хорошей камере остаться, сколько надо сунуть, чтобы нужные лекарства в камеру принесли, сколько заплатить, чтобы на «больничку» попасть… Ладно, спасибо, что подменил. Давай, до встречи…

Андрей прочувствованно кивает и, закрыв глаза, направляется в каморку. Проходя через вестибюль, он невольно оборачивается в сторону окна. Сгорбленная фигура Ивана Алексеевича рельефно выделяется на фоне голубоватых сугробов, подкрашенных неверным светом уличных фонарей. Бывший «рекс» идет тяжело, высоко поднимая ноги, чтобы не набрать в ботинки снега, и придерживая от ветра поношенную кроличью шапку.

Спустя минуту силуэт окончательно растворяется в фиолетовом полумраке декабрьского утра…

В середине июня 2000 года вся страна «стояла на ушах» по поводу задержания медиамагната Владимира Гусинского. Каждый день зритель в напряжении наблюдал остросюжетный триллер — репортажи от стен Бутырской тюрьмы, где сидел олигарх. Владимиру Гусинскому повезло — его выпустили. Он провел в знаменитой Бутырке только четыре дня, но можно предположить, что эти дни в неволе главе «Медиа-Моста» запомнятся надолго.

Моему клиенту — банкиру, хотя и не олигарху, Анатолию Смирнову (имя и фамилия изменены), тоже повезло: он просидел в бутырском аду 2 месяца. Все, что с ним произошло за это время, я записал с его слов.

Анатолий Смирнов выехал из загородного гольф-клуба сразу после игры. В его планы входило заехать к себе в банк, а вечером поужинать с другим банкиром в ресторане и обсудить деловой вопрос.

Но неожиданно в машине Анатолия зазвонил телефон.

— Анатолий Владимирович, вам в кабинет звонит следователь Михайлов, — сказала в трубку его секретарша Катя.

— Переключи его звонок на мой мобильный, — ответил Анатолий.

— Анатолий Владимирович, это следователь Михайлов. Вы не могли бы ко мне подъехать сегодня?

— А что случилось? Что-то срочное? Мы же с вами на завтра договорились. Уже поздно.

— Ничего страшного, я вас подожду, мне формально нужна ваша подпись на одном процессуальном документе.

— Хорошо, я приеду минут через сорок, — сказал Анатолий.

Анатолий сидел на краю стула в кабинете следователя и слушал, как тот зачитывал последние строки прокурорского постановления — взять под стражу и направить в сизо.

— Возьмите ручку и распишитесь вот тут, — следователь протянул Анатолию постановление, — что ознакомлены с документом.

— Вы же говорили, что меня не арестуют! — сказал Анатолий.

Следователь, внимательно взглянув на него, ответил:

— Да, говорил, но обстоятельства изменились, я просил за вас, но прокурор не поддержал и… — И полушепотом добавил: — Ему кто-то сверху насчет вас позвонил…

— Позвоните хотя бы моему адвокату и вызовите его.

— Уже поздно, восемь часов, рабочий день закончился. Завтра, нет завтра выходной, в понедельник мы ему обязательно сообщим, — сказал следователь.

Тюремные коридоры Бутырки низкие и мрачные. С двух сторон располагаются железные двери с массивными засовами. На каждой двери написаны номера камер. В каждой большой двери прорезана маленькая дверка, так называемая «кормушка», через которую в камеру подается пища, над дверью — лампочка вызова конвоира или дежурного. Трудно было представить, что за каждой стеной — камера, в которой сидят по 90–100 человек.

Когда Анатолия подвели к железной двери, у него даже перехватило дыхание, пульс участился. Он очень волновался, невольно зажмурил глаза.

Конвоир повернул ключ в замке, отодвинул засов и открыл дверь. Анатолий увидел темное помещение с тусклыми лампами. Воздух здесь был необыкновенно спертый, насыщенный никотином и влажностью.

На «шконках» лежали люди. Многие спали, но несколько человек смотрели телевизор, который стоял в углу. Еще несколько человек сидели в стороне и разговаривали, а четверо — за столом, играли в нарды.

Конвоир слегка подтолкнул Анатолия, тот вошел в камеру и остановился у порога, оглядывая помещение. Это была комната около 50 квадратных метров. В ней находилось примерно 80 человек, причем, как выяснилось позже, представители многих национальностей, осужденные по всем статьям Уголовного кодекса — от убийства до мелкой кражи из магазина.

Два небольших окна, расположенных наверху, были закрыты решеткой. С правой стороны была параша, недалеко от нее — умывальник. «Шконки» были трехъярусными. Везде были протянуты веревки, на которых сушились рубашки, майки, тельняшки, белье. Некоторые стены были украшены вырезками из журналов, какими-то плакатами, старыми календарями с изображениями японских девушек в купальниках.

Анатолий просидел на краю какой-то «шконки» почти всю ночь. Небольшая тусклая лампочка горела постоянно, и было трудно определить, что сейчас — день или ночь.

Утром, часов в шесть, жизнь в камере возобновилась. Кто-то пошел умываться, кто-то — в туалет.

Некоторые продолжали лежать на «шконках», некоторые люди будили других и менялись с ними местами — подошла их очередь на сон. Некоторых же заключенных, спавших на своих местах, никто не беспокоил. Это были авторитеты, которые имели привилегии, среди них — возможность спать всю ночь.