В этот день Бартенев впервые попробовал тюремную баланду. Сначала он долго рассматривал содержимое миски, сидя на нарах, потом выписывал ложкой замысловатые круги по буроватой жидкости, и наконец решился. Но не успел он поднести ложку ко рту, как был остановлен странным вопросом:

– Изжогу или гастрит досрочно не хотите заработать? – Нестеров опустился рядом и показал свою миску. В отличие от бартеневской в ней почти ничего не было, – Обратите внимание вон на ту очередь к умывальнику, – и он кивком указал направление.

Владимир Андреевич присмотрелся и увидел десяток людей, стоящих к раковине друг за другом. Самый первый, открыв воду производил странные манипуляции со своей тарелкой.

– А что они делают? – обратился он к Нестерову.

– Ничего особенного. Моют баланду, – ответил тот, – дело в том, что здесь всё приготовлено на комбижире, и соответственно можно даже болезнь сосудов заработать при длительном применении. Поэтому надо стерилизовать. Первым делом слейте всю жидкость в парашу, а всё, что останется, промойте еще несколько раз. Порция существенно уменьшится, но будет полезнее, если в данных условиях можно вообще употреблять это слово. Да и местным хлебом не увлекайтесь, – он отковырял немного мякиша, скатал его в шарик и кинул в соседнюю стену. Шарик расплющился и остался намертво прилепленным к стене. – Ешьте только корки. Идите, занимайте очередь, я потом покажу результат.

Бартенев покорно постоял в очереди минут тридцать, еще минут пять «мыл баланду», потом вернулся на место и съел то, что осталось в миске, и закусил, по совету Нестерова, корочками хлеба. Через сутки Нестеров показал ему, что осталось висеть на стене. Серая масса превратилась в нечто похожее по ощущениям на глиняный черепок: «Не забудьте – только корки».

Прошла неделя. На допросы пока не вызывали, часы тянулись медленно и бестолково. Вечера коротали за неторопливыми разговорами с Нестеровым. Тот всё успевал. И больным помочь, и перекинуться с кем-то словом, и поговорить с Бартеневым. Однажды он присел на нары в дурном расположении духа.

– Что случилось, Яков Семенович? – спросил Бартенев, глядя на осунувшегося товарища.

– Что тут вообще может случиться, – в тон ему ответил Нестеров, – кроме смерти.

– Сегодня вроде никто не умирал.

– Сегодня нет, – вполголоса произнес Нестеров, – а вчера вывели моего знакомого.

Бартенев вспомнил, как вчера вечером конвоиры забрали мужчину средних лет, и тот едва успел пожать руку врачу.

– Погодите, его же вроде на этап отправили.

– Владимир Андреевич, я здесь почти год и за это время превратился в умную тюремную крысу, – вздохнул Нестеров, – вот именно, что «вроде». Всегда почему-то на этап отправляют по вечерам, и заметьте, я ни разу не слышал, чтобы во двор теми же вечерами въезжал воронок. Или вы что, полагаете, заключенных пешком до поезда ведут? Здесь расстреливают, гады, – почти шепотом закончил он. Бартенев оперся спиной на заднюю часть нар. То, о чем говорил Нестеров, было ему понятным. Сегодня ты пока еще жив, и уже слава Богу. Раньше это его не касалось: лекции, дом, дочь, друзья, и думать о смерти просто не хватало времени. Но сейчас всё изменилось. То, что было раньше рядом, теперь приходило только во снах, а вот мысли о смерти будили рано по утрам и долго не давали возможности уснуть.

Бартенев больше всего опасался, что если вовремя не передать весточку жене, то она может вернуться в Лисецк. Этого нельзя было допустить. Значит, за неделю необходимо что-то придумать, если конечно еще и у Шестакова всё получится. «Должно получиться», почему-то был уверен Бартенев.

Сегодня он не спал почти до рассвета, и только ближе к утру пришло готовое решение.

Утром, после приема пищи, Бартенев подошел к окованной металлом двери и громко постучал в нее кулаком. Очень скоро откинулась кормушка и неприветливый голос резко спросил:

– Ну, чё тебе?

– Арестованный Бартенев к следователю на допрос.

Лоток поднялся и по коридору послышались удаляющиеся шаги. Люди бросали украдкой взгляды на Бартенева, кто с безразличием, кто с осуждением: «что, сломался, брат?». Нестеров подошел вплотную и вопросительно посмотрел на него.

– Это касается только меня, – ответил Бартенев на немой вопрос.

– Я по-другому и не думал. Спешить никогда не надо, только сами себе навредите.

– Я уже всё решил.

Через некоторое время грохнула дверь:

– Бартенев, к следователю.

Владимир Андреевич привычно заложил руки за спину и вышел в коридор. Единственное, о чем он молился, чтобы в кабинете его ждал вменяемый следователь, а не то краснощекое чудовище. В противном случае еще раз нос сломается.

При виде следователя он не смог сдержать вздоха облегчения, что не осталось без внимания младшего лейтенанта.

– Здравствуйте и присаживайтесь, – всё тот же аккуратный пробор, чисто выбритое лицо, немного насмешливый взгляд, – у меня такое ощущение, что вы рады встрече, Владимир Андреевич.

– Безусловно, рад встрече именно с вами, а не с вашим коллегой, – Бартенев присел на край табуретки, – у меня, знаете ли, нос один.

– Мне жаль, что так вышло, но я вас об этом предупреждал. – Следователь открыл папку с делом Бартенева. – Давайте по существу, у меня сегодня мало времени, да и еще хочу предупредить. Так нелюбимый вами следователь сменит меня в этом кабинете через сорок минут. Итак, что вы хотели мне сообщить.

– Буду краток, решил воспользоваться вашим советом, насчет экономии времени и облегчения участи, – Владимир Андреевич поднял глаза и заметил легкое удивление во взгляде следователя, – нет, ничего нового я вам сообщить не могу, не научен лгать, но подтвердить те факты, которые у вас есть против меня, я готов.

Младший лейтенант отложил чернильное перо в сторону и попытался найти подвох:

– Бартенев, я не совсем понимаю, вы вызвались на допрос, чтобы сознаться во всем? А с какой целью? Поясните.

– Всё просто. Я прекрасно осознаю тот факт, что мои показания в общем многого не значат. Их можно получить или силой, или просто не брать в учёт – не сознается преступник, ну так и не надо. Оговаривать никого не буду, надеюсь, вы понимаете, что в этом деле никакой террористической организации не было, но, очевидно, моя вина присутствует. Вероятно, в разговорах позволял себе высказывать недопустимые вольности в непростое для страны время, хотя признаюсь, я их таковыми тогда не считал. Знаете, когда-то Конфуций сказал: «Когда в государстве осуществляются правильные принципы, то можно прямо говорить и прямо действовать. Когда же в государстве не осуществляются правильные принципы, действовать можно прямо, но говорить осторожно». Вот я и жил не по-конфуциански, но за это готов принять все последствия. Таким образом, вы скорейшим образом закроете дело, а я буду надеяться на мягкий приговор без вторично сломанного носа. следователь недоверчиво окинул взглядом арестованного и встал из-за стола: