А еще было жарко. Горемыка чувствовал, как капли пота сползают по его спине улитками вниз, щекочут поясницу и скрываются в районе ремня. Голова тоже потела под панамой, все его лицо было покрыто маленькими бусинками пота, влага просачивалась сквозь его кожу как сквозь губку. Ноги устали, думал Горемыка, ноги устали, а нам еще идти и идти, ведь Жук сказал, что ночевать в открытом поле нельзя. А почему, интересно?

— Жук, долго нам еще? — Горемыка говорил так, словно ответ на вопрос мало его интересовал. Он пытался скрыть то, как сильно он устал.

— Нет. Видишь вон те строения? Нам до них идти, мы там заночуем. Это бывший совхоз.

Горемыка видел строения. Однако они находились на том берегу океана из разросшейся травы и пшеницы.

— Почему это поле такое огромное? — спросил Горемыка. — Ведь таких огромных полей не может быть, их никогда не делают такими большими. Мы же идем с самого утра!

— Когда-то оно не было таким, но ведь и ты когда-то был совсем маленьким, верно?

— Хочешь сказать, что поле растет?

— Да. Я помню его совсем другим. Я даже помню те времена, когда на нем работали люди. Мой отец работал в этом поле на тракторе.

— А сейчас?

— Что?

— Где твой отец сейчас?

— Он ушел с работы.

Горемыка думал, что Жук решил закрыть эту тему, но тот вдруг снова заговорил спустя несколько минут.

— Я думаю, что они что-то сказали ему.

— Сказали что?

— Что-то такое, после чего он поменялся. Он сказал мне, что встретил их, той ночью, когда все и случилось.

— Твой отец их видел?

— Да, видел. Они сидели на траве возле нашего сарая, когда он шел домой от своего приятеля. Это было ночью, именно той ночью. Они сидели возле его сарая и о чем-то шептались, а когда он подошел, они с ним заговорили, и больше отец уже не был прежним.

— Что же с ним стало? — По спине Горемыки струились уже целые змейки из пота. Их длинные тела были скользкими и влажными, как лягушки.

— Он тоже стал меняться. Прямо как это поле. Через три месяца он уже не был тем человеком, которого я знал с самого детства. Он ушел в сторону Полигона, и больше его никто не видел.

— А как же военные? Они же охраняют это место. Сразу взяли его под охрану.

— Не знаю. Я больше его не видел.

— А их ты видел?

— Нет. Они улетели в тот же день. Сделали что-то с этим местом, а потом улетели. Я тогда был не в деревне. Я был в спортивном лагере. Мне пророчили хорошую спортивную карьеру в боксе, хоть мне и было всего тринадцать лет.

— Но ты не стал боксером?

— Нет. Это не мое, несмотря на то что получалось и правда неплохо.

Солнце двигалось все быстрее; словно мячик, который катится с горки, оно катилось за горизонт, расплескивая по небу оранжево-красные всполохи света. Над левой пяткой у Горемыки образовалась мозоль, что причиняла ему боль при каждом шаге.

— Как-то быстро вечереет, — сказал он в пустоту пахнущего сеном воздуха.

— Ничего страшного. Мы успеем. Хотя с каждым разом успевать все тяжелее. Когда-то я проходил это поле всего за пару часов, теперь же на это уходит весь день. Настанет момент, когда ночевать придется в поле. А я на это не готов. Другие проводники — да, но не я, потому что ночью тут небезопасно. Я это точно знаю.

— Что же тут происходит ночью? — спросил Горемыка, а в голове его крутился туманный образ тех странных существ, что встретил ночью у своего дома, возле сарая, отец Жука. Какими они были, эти пришельцы? На что похожи? Может быть, на двух больших и склизких улиток с длинными усами?

— Не знаю, но ночью из поля доносятся странные звуки, поэтому в нем никто почти и не ночует, кроме некоторых отчаянных личностей.

— А ты слышал эти звуки, Жук?

— Да.

— На что они похожи?

Жук задумался.

— Они похожи на звук, с которым газонокосилка режет сухую траву, или на звук стрекота саранчи, но… лишь отдаленно. Как звучит этот звук на самом деле — трудно описать, но возможно, что ты его услышишь.

— А кто издает эти звуки? Если они улетели, то кто?

— Не знаю. Откуда же мне знать?

— А те люди, что все-таки ночуют в поле… Они видели источник этого шума?

— Знаешь, среди тех людей, что тут встречаются, многие безумны, поэтому я бы не стал верить всем тем историям, что от них можно услышать, — ответил Жук.

Горемыка не стал его больше ни о чем спрашивать. Он смертельно устал, а совхоз приближался так медленно, что временами Горемыке казалось, что они с Жуком и не идут вовсе, а это поле ползет через них, шурша колосьями разросшейся вперемешку с пшеницей дикой травы, а они просто топчутся на одном месте, как на беговой дорожке. Такого, конечно, попросту не могло быть, но Горемыке от этого было не сильно легче. Рациональная часть его разума ушла на задний план, а на передний вышла иррациональная, которой вовсе и не нужны были никакие логические аргументы, так как выводы свои она основывала не на них, а на чувствах и интуиции.

Примерно минут через тридцать — точное время Горемыка знать не мог, так как Жук запретил ему брать часы в это место, — поле наконец начало прекращаться. Это происходило постепенно, колосьев становилось все меньше и меньше, и шаг за шагом Жук и Горемыка выбирались на еще не завоеванную полем землю. У Горемыки сразу поднялось настроение, и даже идти стало легче.

Из-за редеющих колосьев пшеницы вынырнуло несколько элеваторов, за ними же были различные сооружения, которые наверняка были важны для сельского хозяйства, — правда, теперь они пустовали, и их лишившиеся стекол окна уныло смотрели на загадочный пейзаж Полигона.

Когда они добрались до элеватора, солнце уже почти полностью закатилось за горизонт, был виден лишь край его красного диска, что подмигивал им своим светом из-за верхушек далеких деревьев. Горемыка подумал о том, что элеватор был похож на большое и старое надгробие. Они с Жуком обошли его и двинули мимо ангаров, которые, видимо, служили складами зерна.

— Я предлагаю заночевать тут в одном домике. Что скажешь? — спросил Жук у своего спутника, не поворачивая к нему головы. Он шел так, словно не ощущал даже малейшей усталости.

— Да, конечно, а еще я бы не отказался от еды. — Горемыка только сейчас понял, что не ел с самого утра,