Ведь жизнь – это лишь миг – пролетит, не успеешь моргнуть… Не требовалось большого воображения, чтобы убедить себя, что это уже случилось.

Голос матери донесся до нее через открытую фрамугу над дверью квартиры. Смех матери. Несомненно, ее, но тут послышался и мужской голос на заднем плане. Негромкий мужской голос повышался, повышался и снова стихал – в ритме некоего повествования, точно рассказывалась история или анекдот. Там, за дверью квартиры, мужчина рассказывал ее матери какую-то историю, а та время от времени смеялась. В смехе матери всегда было что-то, вызывавшее зависть. С самого детства Салли летела на этот смех, поднимала ладошки к щекам матери, спрашивала настойчиво: «Что такое? Что?» Ей вспомнилось, как сестра Жанна поднимала лицо к этому смеху, точно к теплому солнцу.

Салли осторожно открыла дверь. Поставила у дивана чемодан. Из гостиной ей было видно, что мужчина подтащил стул от обеденного стола к порогу кухни. Он сидел на стуле верхом, спиной к гостиной, спиной ней. Он был без пиджака, руки засунул в карманы штанов. Мать возилась у плиты, но на расстоянии вытянутой руки. Она жарила что-то на сковородке, похоже, там брызгался и скворчал бекон. Мать смеялась. Мужчина рассказывал. Сколько Салли себя помнила, ни один мужчина без пиджака не сидел на пороге кухни, разговаривая так с ее матерью. Не как гость, а как тот, кто тут совершенно как дома, совершенно свой в этих бедных комнатах. Сделав несколько шагов вдоль длинного буфета, она подошла ближе.

Теперь ей было лучше его видно. Черные, тронутые сединой волосы, густые на затылке и редеющие на макушке. Широкие плечи под полосатой рубашкой. Воротничка нет. В стекле единственного кухонного окна она смутно видела отражение его лица: бледный высокий лоб, темные глаза, которые в отражении казались еще темнее.

– И вы мне говорите…

Салли распознала раскатистое ирландское «р».

– Я его спрашиваю, после стольких лет вы мне говорите…

– После стольких лет, – не оборачиваясь, повторила мать, смеясь вместе с ним.

Ее бедра колыхались, подол длинной юбки тоже колыхался, само ее тело двигалось в такт смеху, а ее голос… Что за новизна в ее голосе? Он такой веселый, легкий, теплый. Оба их голоса так привычно сплетаются… Слышала ли Салли когда-нибудь что-то подобное в этих комнатах? Когда вообще она такое видела?

Позднее, рассказывая нам, она говорила: «Мне пришлось протереть глаза».

А потом, резко втянув воздух, она заметила, что мужчина не обут – его худые ноги казались поразительно белыми на фоне линолеума!

– Боже ты мой! – произнесла мать, а мужчина повернулся на стуле.

Никакой не Джим, не ее отец, который вернулся к ним, к ней, вернулся к жизни за время ее отсутствия, а молочник мистер Костелло – именно он теперь вежливо старался встать, пряча босые ноги.

В спальне простыни расправлены, покрывало на кровати без единой морщинки. В воздухе – запах сигаретного дыма, запах плоти, более слабая, теплая версия плотского духа из поезда.

Поношенный мужской пиджак наброшен на спинку стула. Ботинки бок о бок стоят в ногах кровати. Мать пошла за ней и закрыла за собой дверь.

– Ты вернулась, – сказала она.

Волосы у нее были распущены. Щеки раскраснелись. За краткое отсутствие Салли она помолодела.

– Что случилось? Ты до смерти меня напугала.

Она замолкла, и вместе мать с дочерью оглядели комнату: покрывало, пиджак, мужские ботинки в изножье кровати.

– Ты вернулась, – повторила мать, но на сей раз так, словно наконец полностью это осознала.

А Салли только изучала комнату, которая когда-то была ее спальней, и кровать, которая когда-то была ее кроватью.

Она повернулась к матери. Ей казалось, она вот-вот упадет, и рядом не было даже плеча чужого человека.

– И куда ты пойдешь? – спросила ее мать.

Когда женщины вернулись в гостиную, мистер Костелло (босиком) нерешительно топтался у входной двери, склонив голову, точно ждал лифта. Он застенчиво посмотрел на мать Салли, а когда они прошли мимо него, проскользнул в спальню.

Мать велела Салли сесть за стол. Девушка заметила, что стул аккуратно вернули на место к обеденному столу. Несколько минут спустя мать принесла две тарелки – яичница с беконом. Она села рядом с дочерью. Появился мистер Костелло – в ботинках, в поношенном пиджаке, волосы причесаны, в руках кепка.

– Так я пойду, – очень вежливо сказал он, а мать лишь на краткий миг подняла глаза, и нежность в ее взгляде была совершенно новой и давно знакомой – напоминание о том, что Салли знала всегда: о силе любви, которую способна дарить мать, о ее надежности и неизбывности.

– До свидания, милый, – произнесла мать.

Они поели в тишине. Еда показалась Салли безвкусной. Она снова ощущала покачивание и громыхание поезда. Она знала, что если закроет глаза, то сможет убедить себя, что она еще в вагоне, в удушающей темноте, смотрит на игру света и теней (эта комната, этот день, уверенные руки матери, ее живое присутствие, ее счастье), смотрит на все это как бы глазами отца: завистливого, одинокого, похороненного, осиротевшего.

– Тогда возьми с собой Патрика, – сказала миссис Тирни. – Он его полный тезка.

– Ладно, – согласился мистер Тирни.

Это было под конец спора. Оба раскраснелись. Оба удовлетворенно слизывали с губ слюну выкрикнутых слов. Наш отец говорил, что ссоры его родителей вспыхивали внезапно, как уличные драки, и так же быстро завершались. Водворялся мир. Своего рода счастье. Их шестеро детей научились понимать, что можно получить определенное удовлетворение от того, чтобы заставить кипеть кровь любимого человека.

Из Покипси пришла телеграмма: умер отец мистера Тирни. Мистер Тирни сказал, что должен поехать на похороны, а миссис Тирни спросила, намерен ли он ее унизить, ожидая, что она будет его сопровождать. Он сказал, нет, но хотел взять детей. На это миссис Тирни возразила, что не позволит им пропускать школу ради человека, которого они в глаза не видели. А мистер Тирни сказал, что тогда возьмет только мальчиков. А жена напомнила: работа Майкла и так висит на волоске.

– Я ненадолго, – сказал мистер Тирни.

– Ты дурак, что вообще едешь, – возразила миссис Тирни.

– Я его единственный ребенок, – напомнил мистер Тирни.

– А он-то это знал? – откликнулась миссис Тирни.

– Не хочу, чтобы меня изводил его призрак! – выкрикнул мистер Тирни.

– Ему не было до тебя дела при жизни, – невозмутимо откликнулась миссис Тирни. – С чего бы ему приходить к тебе после смерти?

– У тебя в жилах вода со льдом!

– А у тебя в голове опилки!

– Он умер.

– Он позволил, чтобы твоя мать умерла, с тобой не попрощавшись.