за ветку. Помогая себе второй рукой, человек стал подтягиваться. Пальцы окоченели и не хотели сжиматься, ветка выскальзывала, и приходилось цепляться, отчаянно стискивая зубы. И когда Аленину все же удалось более или менее основательно зацепиться руками за ветви и даже, помогая себе одной ногой, ухватиться носком мехового сапога за нижнюю ветку, он вдруг понял, что не сможет отцепить стропы. Чтобы разъединить сцепной механизм, нужно использовать две руки. Если он отпустит ветку, то снова окажется болтающимся на высоте без опоры.

И тогда Аленин нащупал ножны на ремне. Рядом пистолет, но он не поможет. Только разрезать и при этом не выронить нож. Тогда надежды спастись не останется. Эх, никто не додумался приделать к рукояткам ножей темляки, как на казачьих шашках. «Уроню, пальцы совсем не слушаются, — думал капитан, — а мне ведь еще усилия прилагать, и я его уроню. Пока есть силы, надо использовать все что могу». Аленин снял правую меховую перчатку, подышал на пальцы, а потом вытянул из ножен нож. Направив его лезвием внутрь, он просунул нож в перчатку и стал прокалывать отверстие между большим и указательным пальцем. Острое лезвие довольно быстро проткнуло мех и кожу и вышло наружу из перчатки так, что рукоятка ножа осталась внутри. Надев перчатку, Аленин примерился, постарался почувствовать рукоятку ножа в ладони. Не очень удобно будет так резать, но есть гарантия, что нож не вывалится из руки и не упадет вниз.

И снова утомительная раскачка на стропах, чтобы суметь уцепиться руками или ногой за ветви дерева, чтобы хоть как-то подтянуть свое окоченевшее тело к стволу. Аленин напрасно рассчитывал, что эта работа согреет его. Он, кажется, застывал еще больше. Прошло неизвестно сколько времени. Капитан уже не чувствовал, зацепился он носком мехового сапога за ветку дерева или нет. Потом ему повезло. Задыхаясь от напряжения, он задержался сгибом локтя за ветку и стал отдыхать. Ветер обжигал горло, перехватывал дыхание. Собравшись с силами, он начал пилить лезвием ножа прочную стропу. Нож скользил в его пальцах, он перехватывал его удобнее и снова пилил, чувствуя, как трещит многослойный брезент.

И когда оставшиеся волокна лопнули под его весом, Аленин чуть не сорвался, но, удержавшись, понял, что не ошибся, начав резать левую стропу, ибо повис на левой руке, удерживаясь еще и левой ногой за ветку. Теперь перехватиться удобнее, надежнее обхватить ветки и резать правую стропу. Черт, руки уже ничего не чувствуют. И почему-то кровь на перчатке. Да это несколько раз лезвие соскальзывало внутрь перчатки и резало пальцы. А капитан и не чувствовал этого, правда, он ощущал другое — рукоятка ножа скользила в окровавленной ладони.

Еще, еще немного. Аленин чувствовал, что может не удержаться, когда стропа окажется перерезанной, где-то на грани сознания билась и трепетала мысль, что уже не важно, пусть не удержится, пусть упадет и разобьется, потому что никаких физических сил держаться уже не хватало. Это было не отчаяние, а смертельная усталость, и он смирился с неизбежным. Капитан ловил себя на мысли, что были моменты, когда он не понимал, как висит: вниз головой, вниз ногами, а может быть, боком. Он даже переставал чувствовать, что держится за ветку. Старательно выводя себя из обморочного состояния вспышками злости, он снова и снова пилил лезвием стропу. А потом он увидел за деревьями вдалеке дымок. Светлый дым, такой, каким он поднимается из трубы русской хаты во время мороза. Печка, тепло, люди. Дым, или это мираж, или плод воспаленного воображения — не важно, только пилить, только не сдаваться.

Рывок, и он повис на ветке, мерно покачиваясь… Не упал! Не упал, удержался! Аленин дышал тяжело, судорожно. Казалось, что внутри замерзло все до состояния льда. И сердце не стучит, а еле трепещет в груди, и легкие уже не могут дышать. Капитан ухватился руками за ветки. Он уставился на свою правую руку. Он не помнил, когда успел сбросить перчатку с ножом, и теперь держался за ветку обнаженной окровавленной ладонью. Надо нащупать ногой ветку и спуститься чуть ниже. Но ноги ничего не чувствуют. Вдруг колено коснулось чего-то твердого. Аленин опустил голову и посмотрел вниз. Ветка. Нужно схватиться немного ближе к стволу, потом перехватить руку и наступить на ветку, потом снова дотянуться, обхватить ствол и чуть сползти вниз до следующей ветки.

Он проговаривал в голове свое каждое движение, каждый шаг. Это помогало не терять сознания. Еще шаг, еще на метр ниже. Теперь на эту ветку. Но нога не оперлась о ветку, она провалилась в пустоту, руки соскользнули, и Аленин с хриплым криком полетел вниз. Удар, снова удар боком, и из глаз полетели искры. Когда он открыл глаза, то увидел над головой небо и ненавистный купол парашюта, трепавшийся на ветру на верхушке дерева. Он выжил. И это значит — нужно продолжать бороться, выживать, еще что-то делать.

И капитан попытался перевернуться на бок. Острая боль пронзила бок, да так, что Аленин едва не задохнулся от боли. Сломано ребро или несколько ребер. Со стоном он все же сумел перевернуться, уткнувшись лицом в снег. Теперь встать и идти в ту сторону, где недавно, вися на стропах, видел дым. Лицо стало ломить от ледяного холода. Встать, нужно встать. Аленин подтянул руки под грудь, потом непослушную правую ногу под живот и начал вставать. И снова дикая огненная боль, но теперь уже пронзившая ногу от голени и вверх, до самого сердца.

А-а-а! Крик пронесся по тайге и затих среди огромных лап елей. Человек лежал, стискивая зубы. Нельзя, нельзя лежать. Не могу идти, значит, надо ползти, ползти… ползти. И он пополз, толкаясь только руками, стискивая зубы, в кровь кусая губы. Слезы от боли и отчаяния текли по щекам и замерзали на лице…

Полковник Крапивин в обычном гражданском пальто и шапке-ушанке с кожаным верхом встретил группу на аэродроме. Шелестову понравился волевой сильный взгляд заместителя начальника управления НКВД. Здороваясь, пожимая руку каждому члену группы, Крапивин, казалось, успевал взглядом окинуть, оценить человека, его способности, опыт. Чуть прищуренные глаза, плотно сжатые тонкие губы и удивительно сильные руки с широкими ладонями. «Руки лесоруба», — почему-то подумалось Шелестову.

Автобус «Газ-03-30» ждал на взлетной полосе. И как только группа вошла в салон и расселась на сиденьях, машина сразу тронулась. Крапивин подсел поближе к москвичам и заговорил:

— Мне звонил комиссар госбезопасности Платов и сообщил, что вы в курсе общей стратегической позиции здесь, на границе с Маньчжурией. Не буду повторяться о сложившейся обстановке на потенциальном