Горячее молодое сердце билось так сильно, словно норовило выпрыгнуть из его груди. Первый бой, как первая в жизни любовь, — всегда желанен, но не всегда милостиво обходится. А ведь Константин Петрович всего на пять лет младше Багратиона — но генерал окутан славой, как римский триумфатор тогой, а тут…

Петербург

— Эти французы — исчадия ада! Как их только земля носит?! Они дерзнули не только лишить жизни своего монарха, но и поднять руку… Бедная и несчастная моя сестра…

Императрица непритворно всхлипнула, дряблые щеки задрожали, в поблекших глазах выступили слезы. Екатерина Алексеевна приложила кружевной платочек к носу.

— Ваше императорское величество…

Английский посол склонился в поклоне, а сам тихо пожелал только одного — чтобы русская царица не впала в очередную истерику. Оная с ней часто в последние годы приключалась, особенно когда речь заходила о французах, что устроили у себя революцию и подняли руку, вернее топор гильотины, не только на помазанника божьего, но и на его жену. Сейчас вся Галлия залита кровью, революция алчно пожирала своих детей.

— Поверьте нам, ваше императорское величество. Мой король и лорды, весь парламент и народ, мы все с негодованием относимся к происходящему во Франции…

— Это все проклятые революционеры. — Императрица отняла платочек от лица — красные глаза смотрели с такой яростью, которую трудно было представить у женщины столь почтенного возраста.

— Они получат то, что заслуживают. Скоро все наши армии обрушатся на них… И раздавят, как мерзких клопов!

Посол внутренне напрягся — как бы не впала в истерику царица, ибо немецкая принцесса в ней давно исчезла, а взамен вылезла, как это говорят сами московиты, баба!

Императрица судорожно дернула головой, словно подзабыв хорошее германское воспитание и привитые с детства манеры. Посол терпеливо ожидал, когда она заговорит с ним снова, искренне радуясь, что в кабинете не стоит старушечий запах увядающей женщины, который ни одними духами и благовониями не заглушить.

— Ваша страна тоже перенесла революцию в свое время, но быстро опомнилась от этого кровавого безумия. Но вы, англичане, не французы — у тех ветер в голове гуляет всегда. Это они поддержали ваши мятежные колонии в Америке, что тоже исповедают гнусный республиканизм. Знайте же, что все беды идут только от них, этих мерзавцев! Они — бельмо на глазу у всех монархов. Да сохрани нас Господь от этой нечисти!

Императрица неожиданно повернулась к нему спиной и, обойдя письменный стол, подошла к иконостасу, что сверкал золотом и серебром богатых окладов. Женщина принялась негромко молиться на русском языке, широко крестясь по православному обряду.

Посол еле заметно поморщился при намеке на казнь английского короля Карла во времена Кромвеля полтора века тому назад, но вида не подал. Наоборот, сам перекрестился, глядя в изогнутую спину молящейся русской императрицы.

Он успел заметить, что этим делом женщина занималась довольно часто — толстая подушка, на которую Екатерина Алексеевна встала на колени, была уже порядком потерта.

С невозмутимостью истинного британского джентльмена посол сохранял приличествующее выражение лица.

Русская императорская чета славилась на весь мир своим ханжеством и скаредностью, и уже давненько никто этому не удивлялся. Хотя никому в голову из монархов не пришло бы превращать свой кабинет в молельню. Никому, кроме этих свихнувшихся германских супругов, что любого русского переплюнут в своей набожности.

Ханжи!

Но ни один мускул не дрогнул на лице посла — ко всякому привык за годы служения британской короне. И англичанин, как бы демонстрируя участие и хорошие манеры, с самым скорбным видом снова перекрестился, но слева направо, как учит истинная христианская вера и англиканская церковь, а не ее схизматические отклонения, вроде этого православия, как раз подходящего для московитских варваров.

Хотя если бы потребовалось для блага британской короны, то он тоже бы отбивал земные поклоны и даже — о ужас для настоящего джентльмена, привыкшего к бренди с пивом и ростбифу с кровью, — соблюдал даже их затяжные посты с этим жестоким вегетарианством.

Какие глупости!

Остров Шумагина

Солнце не могло пробить своими лучами густую туманную дымку, обычную для этих затерянных богом мест, — несмотря на полдень, на берегу царил полусумрак.

Но место было обжитым и доходным, о чем свидетельствовал сложенный из толстых бревен «государев амбар», служивший для сбора «мягкой рухляди» — шкур морских бобров и прочих животных. Этот бесценный мех служил главным средством для жизни многих поколений алеутов, а сейчас местных русских, для которых именно они да юконское золото обеспечивали жизнь немногочисленных поселений на Аляске.

На большом острове острога не имелось, да и не нужен он был здесь, в двух днях плавания от Кадьяка, на котором находился один-единственный городок — Петровская Гавань. Там проживала без малого тысяча душ русских и казаков. Имелся порт, в котором легко затерялись пара небольших военных шлюпов и два десятка кургузых, но вместительных кочей, что обеспечивали перевозками вытянутую на две тысячи верст Алеутскую гряду, заходили в устье Юкона и смело добирались до Камчатки.

На самих Алеутских островах жили только туземцы; все русское представительство на них обеспечивалось дюжиной «ясачных зимовий», одно из которых и было на острове Шумагина, самом близком к резиденции губернатора на Кадьяке.

Следующие поселения имелись на Уналашке, одном из самых больших островов гряды, ну а последнее — на Командорских островах, что открыл еще при царице Анне Иоанновне командор Витус Беринг.

Впрочем, туземцы там не проживали, и тамошние «зимовейцы» занимались немыслимым ранее, но теперь вошедшим в обиход делом — защищали от «промышленников», что в алчности своей не знали пределов, морских коров, коих чуть целиком не истребили до последней, но вовремя спохватились и наложили строжайшие запреты.

Причем озаботились этим делом, к великому изумлению местных землепроходцев, в самом Петербурге, откуда пришло грозное повеление монарха морских животин не истреблять, и даже вводились «заповедные года», в которые убой зверя был запрещен под страхом лишения живота.

Потому и выставили везде «ясачные зимовья» — и дань с туземцев собирать, и порядок блюсти — полдюжины казаков на каждом из них быстро навели должный страх на алчных добытчиков.

И шутка ли — сам губернатор Аляски, статский советник Григорий Иванович Шелихов, везде поставил своих надсмотрщиков, и теперь забой тюленей и бобров производился только по его прямому разрешению, которое он практически не давал, за исключением местных аборигенов, что имели на этом пропитание.

И так приструнили нарушителей царского запрета, крепко и безжалостно, как закоренелых татей и лихоимцев, что теперь о браконьерстве на островах давненько не слышали.