Один из помощников-сирийцев, который толком не говорил по-английски, помог приподнять ногу пострадавшей. Обработав ее йодом, я попросил снять давящую повязку. Кровотечение к этому времени прекратилось, и поверх раны образовался большой сгусток крови. Пациентка была полностью подготовлена к операции, и я приступил. Первым делом я выполнил разрез чуть ниже жгута, чтобы получить доступ к поврежденной артерии, далее взял артерию на зажим и начал исследовать рану. Разобравшись с сосудом, я опустился ниже, чтобы лучше осмотреть рану. Осторожно засунув палец в большое отверстие прямо над ее коленом, я нащупал какой-то предмет, приняв его за кусок металла – осколок бомбы или, возможно, фрагмент ее разрушенного дома.

В подобных ситуациях чрезвычайно важна максимальная осторожность.

Меньше всего хочется уколоться, не имея представления о том, какая зараза может быть в крови у пациента. В этой стране, конечно, вероятность наткнуться на ВИЧ или гепатит куда ниже, но в подобных ситуациях всегда следует предполагать худшее.

Осторожно тыкая пальцем, я понимаю, что это не просто кусок металла или осколок с зазубренными краями, а какой-то гладкий предмет цилиндрической формы. Ухватив пальцами, я очень осторожно его вытащил. Поднял перед глазами, чтобы лучше рассмотреть, но стоило помогавшему мне сирийцу его увидеть, как он мгновенно побледнел. Очевидно, он знал, что у меня в руках. «Муфаджир!» – выпалил он и бросился из комнаты наутек.

Вокруг воцарилась полная тишина – только и было слышно тихое шипение аппарата ИВЛ, накачивающего легкие пациента воздухом. Анестезиолог зашаркал подальше от меня и спрятался за шкафом в углу комнаты. У меня задрожали руки. В любую секунду я мог уронить эту неизвестную штуку на пол и понял, что медлить больше нельзя. Собравшись с мыслями, я сделал глубокий вдох и решил как можно аккуратнее и медленнее выйти из операционной. Для этого нужно было, чтобы анестезиолог открыл передо мной дверь – я кивнул в ее сторону головой, дав понять, что мне от него нужно, не осмеливаясь вымолвить ни слова. Он сказал, чтобы я подождал, поскольку был уверен, что вскоре кто-нибудь обязательно придет на помощь. К счастью, он оказался прав, и спустя несколько секунд в комнату вошел помощник-сириец с ведром воды. Поставив ведро на пол у моих ног, он вместе с анестезиологом убежал в соседнюю комнату. С колотящимся сердцем я плавно опустил предмет на дно, почувствовав, как холодная вода просачивается в рукав моего зеленого хирургического халата, и с предельной осторожностью вынес его наружу.

«Муфаджир» – это детонатор. Трудно было понять, взведен он или нет. Позже мне сказали, что взрыв вряд ли меня убил бы, но руку оторвало бы наверняка: может, и не конец жизни, но уж точно конец карьеры – на тот момент это, по сути, было равнозначно.

Сталкиваться с самодельной взрывчаткой мне доводилось и после. Большинство поступавших пациентов с осколочными ранами получали их от бомб, сделанных любителями. Во время нашей миссии в больницу несколько раз привозили маленьких мальчиков и девочек с оторванными конечностями. У кого-то были и серьезные травмы лица, и даже, что особенно трагично, ужасные повреждения глаз, из-за которых они навсегда теряли зрение. Много раз, заходя в палату, я слышал рыдания родителей, держащих на руках своих детей пяти или шести лет, которым больше никогда не суждено было увидеть их или прикоснуться к ним пальцами. Зрелище душераздирающее.

Хотя нас окружали люди, уже свыкшиеся с тем, что вокруг идет война, в нашем доме мы чувствовали себя в относительной безопасности. Мы не обращали особого внимания на здание напротив, где сновали молодые люди в камуфляже, зачастую с оружием в руках. Наверное, я предполагал – если вообще об этом задумывался, – что это какой-то учебный центр Свободной сирийской армии. Мы часто наблюдали, как они преклоняли колени, после того как в мечети в полпятого утра начинался призыв к молитве, и знали, что им тоже видно, как мы занимаемся своими делами. Была в этих минутах какая-то особая романтика. Я лежал на крыше без сна, слушая доносящийся из мечети прекрасный голос. В этот ранний час воздух был наполнен восхитительной сладостью и хрустящей прохладой – небо постепенно светлело, и меня наполняло ощущение полной безмятежности. К семи утра лежать на резиновых матрасах было уже невыносимо жарко, поэтому мы без труда вставали и выстраивались в очередь перед общим туалетом и душем.

Закаты были не менее прекрасны. Чаще всего вечернее небо представало лишь огромной полосой темно-синего цвета с редкими дымчатыми облаками. Опускаясь между двумя небольшими горами на горизонте, солнце поочередно меняло потрясающие оттенки – это было невероятно.

В один из таких вечеров вся наша команда отправилась в расположенный в поселке бассейн. В то время я набрал немного лишнего веса, поэтому решил остаться и поднялся на крышу отдохнуть. Закат выдался особенно красочным, и я решил его сфотографировать. Я уже много лет ездил на подобные гуманитарные миссии и прекрасно знал, что «Врачи без границ» категорически запрещают пользоваться фотоаппаратом. Тем не менее все эти годы я постоянно снимал клинические фотографии и видео в учебных целях – разумеется, с разрешения пациента, – зачастую с помощью камеры GoPro, закрепленной на голове. И очень рад, что делал это: вне всякого сомнения, этот архив изображений стал важнейшим учебным пособием для преподавательской работы, которой занимаюсь сейчас. К тому же фотографировали все без исключения, постоянно – на запрет повсеместно закрывали глаза. Я установил свой фотоаппарат, какое-то время провозившись с функцией покадровой съемки, чтобы выбрать потом лучший снимок. Пока я этим занимался, взглянул вниз на улицу и увидел знакомое лицо – это был доктор Иса Рахман, которого несколькими неделями ранее я встретил на турецко-сирийской границе. Я помахал ему рукой, и он помахал в ответ. Он недавно окончил Имперский колледж и работал в благотворительной организации «Рука об руку с Сирией», которая открыла клинику в Атме.

Я вернулся к фотоаппарату, установленному на стене, откуда просматривалась улица и окружающие здания, но сфокусирован он был на горизонте, залитом золотом. Сделав несколько снимков, я вздрогнул, увидев больничного снабженца – запыхавшись, он выскочил на крышу и велел мне немедленно прекратить. Он был напуган, бледен и говорил сбивчиво. Я совершенно не заметил, что у входа в больницу стояли около двадцати вооруженных людей, которые внезапно ворвались на территорию. Им был нужен мой фотоаппарат: они думали, что я их снимаю.

– Нет-нет, – запротестовал я. – Я лишь снимал закат!

Возмущенными мужчинами были наши соседи – набожные бойцы, наблюдавшие за мной издалека. Как оказалось, они были вовсе не из ССА (Свободная сирийская армия), а принадлежали к одной джихадистской группировке. Снабженец поспешил договориться с ними, что заберет у меня фотоаппарат и спустится с ним вниз, чтобы показать, что на нем. Он потребовал немедленно его отдать – они угрожали за две минуты захватить больницу, если не получат фотоаппарат. Я послушно отдал и, занервничав, уселся ждать. У меня опустилось сердце – оставалось только гадать, как все сложится.