Старший работник пренебрежительно поджал губы и вышел.

У ворот протекал широкий ручей. Беглец, склонившись, горстями плеснул на лицо студеную воду, зафыркал — очень было жарко. Не осушил лица, так и пошел дальше — к видневшимся вдали деревьям. Хорошо принял его глава селения, это верно, и все же неловко было крутиться в доме, у всех на виду. Потянуло к лесу — деревья и кусты везде и всюду представлялись ему общими и оттого влекли, манили к себе.

На опушке леса сорвал с дерева тоненькую веточку, ободрал ее и с силой замахнулся прутом — звонко просвистел рассеченный воздух. Вслушался, снова взмахнул рукой и заметил совсем рядом парня, прислонившегося спиной к дереву. Озадаченный, так и не опустив прута, заулыбался смущенно. В другое время, возможно, отвернулся бы равнодушно, но сейчас, утешенный, успокоенный, приятно изумился ему, не по-деревенски бледнолицему. И непривычно было видеть в деревне праздного парня, бездельно стоявшего у дерева, скрестив на груди руки с тонкими пальцами.

— Ты Беглец, да? — спросил парень.

А выговор у него был деревенский.

— Да, — Беглец кивнул и снова улыбнулся. — А ты Доменико?

— Почем вы знаете?

— Знаю.

Помолчали.

Беглец присел на землю, нарвал какой-то травы, приложил ее к ссадине на колене. Парень удивился, но перевел взгляд на что-то другое. Беглец, не вставая, раздвинул кустарник, проследил за его взглядом — к лесу шла девушка лет восемнадцати. Он улыбнулся и растянулся на траве.

А девушка шла по тропинке, ладная, крепкая; стесненные платьем груди подпрыгивали при каждом шаге. От жары щеки ее знойно пылали, над верхней губой кожа влажно лоснилась. Вступив в лес, она вдохнула всей грудью. У ручья остановилась, присела, пригоршней зачерпнула воду и ополоснула лицо. Довольная, провела мокрой ладонью по шее, распустила волосы, потом сняла пестрые шерстяные носки и опустила ноги в ручей. И сидела так, откинув плечи, уперев ладони в землю, блаженно прикрыв веки. Немного погодя озорно взбила ногами воду, засмеялась и ни с того ни с сего настороженно осмотрелась в испуге. Она встала, прошлась босая — сначала пальцами касалась земли; помедлив, всей ступней вбирала ее прохладу. И опять испуганно вздрогнула, торопливо надела свои пестрые носки и выбралась на дорогу. Солнце палило, но лицо и шея девушки еще ощущали влажную свежесть. Она шла смело, свободно, шла прямо к Доменико. Подойдя, глянула вызывающе и резко повернулась к нему спиной, нащупывая что-то на платье.

— Пуговка расстегнулась, Доменико, помоги-ка застегнуть…

— А ну, где… — Доменико, метнул взглядом в сторону Беглеца, но того скрывали кусты.

— Вон, не видишь!

— Вижу, — и не поднял опущенных рук.

— Чего ты, стыдишься, что ли?

— Я?.. Чего мне стыдиться, вор я, что ли, какой?

— Ну, застегнул? Спасибо, Доменико, молодчина, — и беспечно пошла дальше.

— Кто такая? — равнодушно спросил Беглец.

— Одна тут, соседская…

Беглец не слушал, поглощенный чем-то своим.

— Не знаешь, что это за растение?

— Какое?

— Вот это… кругом полно…

— A-а, это? — Доменико глянул с пренебрежением. — Папоротник.

— Диковинное. А полезное? Не знаешь?

— Какое там полезное! Разве было бы его столько, будь оно полезно…

— Зря ты так… — Беглец повел рукой из стороны в сторону. — Раз растет, значит, польза.

— Какая?

— Почем я знаю… вам тут виднее.

— Говорю же — нет, кого угодно спросите… Овцы и козы и те не едят, с голоду подохнут — не притронутся.

— В самом деле? Да, удивительное растение. — Гонимый отломил стебель с листьями. — Посмотри, какое оно…

— Какое?

— Меж другими, в зарослях, и вправду неказистое, а ты полюбуйся на него отдельно, подними вверх и гляди, как дивно нанизаны листья, и сами листья необыкновенные… — Беглец прилег, вертя стебель в руках.

Доменико не скрывал изумления.

— А ты говоришь — негодное оно. Что-то есть в нем, если козы и овцы не едят… Ты, наверно, и того не знаешь, что ядом змеи лечат?..

— Как это лечат?..

— Больных исцеляют.

— Ядом? — усомнился Доменико и махнул рукой. — Что вы, змеиный яд убивает!

Гонимый присел.

— Что, и у вас тут водятся?

— Да, черные.

— И много их?

— Не очень… Но одна есть, ужас… С иголку, и не приметишь, а укусит — конец, умрешь.

— Правда? Как называется…

— Ииркола чи…

— Ииркола чи… — повторил Беглец. — Ученые люди, Доменико, из яда этой ииркола чи наверняка лекарство приготовили бы.

— А вы сами откуда, простите?.. — спросил Доменико погодя.

Из какого он края, Беглец не ведал, но родные места, хотя и смутно, все же помнил: кругом простиралась вода, — может, на острове родился. Океан непрестанно менял цвет — то отливал зеленым, то синим, иногда взбаламученно желтел, бушевал; и над ним извивались молнии, на берег исступленно, с грохотом налетали валы, а на земле, когда поднимался ураган, вихрился самум, угрожающе завывал и метался исполинский столб песка. Люди выскакивали из бамбуковых хижин, бросались к деревьям, липли к ним, хватались руками, прижимались лицом; оттого, наверное, и любили деревья. У каждого было свое, излюбленное, и чтили их как покровителей… Было свое дерево и у Беглеца — с прохладными сладковатыми плодами. Не очень высокое, с жестко-шершавой облупленной корой, и после урагана все тело бывало исцарапано до крови. Он называл свое дерево отцом.

— Отцом?

— Да, у меня не было отца.

А холмы помнились ясно, никогда после не встречались ему горы того цвета; в светло-зеленых листьях, необыкновенные были листья — опадали и сразу жухли, но не желтели, как везде и всюду, а светлели, едва-едва отдавали желтизной. Зато осенью все было багряным, и утомленный глаз невольно тянулся к волнам, упорно точившим берег.

— И долго вы там жили?

Однажды на остров обрушился страшный ураган; помнит, что не успел добежать до своего дерева, припал к другому, а когда, открыв глаза, увидел над собой уходящие в небо канаты и заросшие, волосатые, глумливо искаженные лица — ошалел; привстал — вокруг по-прежнему синела вода, сверкала на солнце синева, на синем небе белели сиявшие облака, и в сине-белом обрамлении резал глаз черный флаг.

— А кто они были?

Беглец так и не узнал, кто были пираты, — не понимал их языка. Потом за их кораблем погнался другой, и он спрыгнул в воду.

— Почему?

Очень скверно обходились с ним, мерзкие были люди, страшные.

— А что такое корабль?

— Корабль? Не знаешь?!

— Нет, — смутился Доменико.

— Чего тогда заставлял рассказывать, — усмехнулся Беглец. — Корабль вроде большого деревянного дома, по морю плавает.

— А море что такое?

— И моря не знаешь? Море — это много, очень много воды.

— А-а…

— Эх, Доменико, Доменико, — Беглец