своим подопечным, и сам лес гонит их прочь. Но охотников было больше. Стрелы их налетали безжалостным роем, копья и мечи сверкали, готовые разить, рубить и колоть.

Хищник отступил. Шумные охотники окружили его. Они разили, рубили и кололи. Тигр протяжно заревел и упал на землю. К нему, смелый и торжествующий, статью похожий на Анегмара, подошел Кахит: ему принадлежало право нанести последний удар. Он скалился, слушая, как хрипит перед смертью могучий зверь с сияющей шкурой. И когда, пронзенный царским копьем, тигр затих, Кахит поднял глаза и встретился взглядом с Эйлем: тонкая печальная улыбка играла на ее губах.

* * *

В сердце Эйлем не нашлось сочувствия ни Кахиту, ни Анегмару-охотнику. Она не любила кровопролития, не была жадной до богатства и власти. Только о любви некогда мечтала она, но и эти мечты ей пришлось оставить. И пусть она оставалась верна культу Девяти Матерей, временами Эйлем заходила в одно из святилищ Анегмара.

Там у каменных стен, украшенных барельефами, на которых изображены были все деяния этого героя, за самой дальней из колонн стояла статуя Леккеж. Одной холодной каменной рукой она придерживала покрывало, которое словно норовило соскользнуть с ее волос, а другую она приложила к сердцу. Неподвижное лицо ее было искажено страданием, и в лазуритовых глазах Эйлем видела странно-знакомую печаль.

Леккеж, наказанная Анегмаром, была принуждена всегда оставаться в тени.

Эйлем долго разглядывала статую, а затем сорвала цветущую ветку жасмина и положила ее к ногам чародейки. Белоснежные цветы вспыхнули в полумраке лунным сиянием: это была всего лишь игра света, но Эйлем надеялась, что далекая Эрей, если она существует, передаст эту весть своей изгнаннице-сестре.

* * *

На закате, стоя в дворцовом саду у пламенеющей спатодеи, Эйлем говорила с начальником стражи. Он был ей знаком: когда-то давно он пришел по приказу отца из Теджрита на помощь Кахиту. Она видела его сухое смуглое лицо в лучах закатного солнца, огневыми бликами играющего на доспехах, слушала сдержанные ответы, и чувствовала в его низком голосе решимость и смелость. Он был той нитью, что соединяла Эйлем с родной страной, отцом и прежней жизнью, он оставался верным соратником, почтительным и строгим, а она в мыслях звала его другом, и ей иногда так хотелось к нему прикоснуться.

Похожая на призрак в роскошных одеждах, она шла через сад, полный журчания фонтанов и птичьего пения, думая о Кахите, который не должен был пережить грядущей ночи, и о том, что есть поступки, которые Девять Матерей не прощают.

* * *

Она знала, что в эту ночь Кахит пойдет в покои своей сестры. Она ничего не рассказала подруге о заговоре, и в назначенный час сама вошла туда, увидев то, что не хотела бы видеть. Подоспевшие верные ей люди закололи Кахита, жестоко и быстро, не проронив ни слова, и Зеррен, растерянная, заплаканная, забрызганная кровью, сидела среди покрывал, боясь пошевелиться. Эйлем не посмела взглянуть на нее и скоро ушла: только звякнули украшения, да над запахом пролитой крови на мгновение вспыхнул густой аромат пачули и амбры.

Сломить сторонников Кахита оказалось нетрудно, а защита Теджрита позволила избежать войны с Караром. Эйлем понимала, что мир остается шатким, но не побоялась взять власть в свои руки, отказавшись и от отцовских ставленников, и от нового замужества.

Когда-то люди, прежде видевшие ее с Кахитом, но почти ничего не знавшие о ней, наделили Эйлем всеми качествами, которых им так не хватало в своем правителе. Они говорили, что она мудра, добра и милосердна, что она вернейшая из последовательниц Девяти Матерей, что без нее было бы хуже, и только она сдерживает необузданный нрав Кахита и не позволяет ему отдать Энгерек во власть приверженцев Анегмара и Карара.

Теперь весь Энгерек принадлежал ей. Дети ее покойного супруга, рожденные от наложниц, пропали во время новой смуты, и Эйлем хорошо знала, что с ними стало. Зеррен, как предписывал закон, она отправила в другой город, где та поселилась в одном из дворцов, и никто не смел упоминуть о ее бесчестии. Горько было провожать ее в дорогу, тяжело было смотреть в эти золотистые глаза, и невыносимо — думать о возрождении прежней дружбы. Эйлем так и не решилась с нею заговорить. Ее иссохшее сердце, напитавшееся кровью убитого мужа, теперь билось иначе, и в нем было слишком мало места для нежных чувств.

Окруженная сторонниками, Эйлем правила долго, и в ее царстве жилось не хуже, чем прежде. Говорили о ней много, и злые слухи часто чернили ее образ. В ней были и мудрость, и жестокость, и сила, какой прежде не находилось ни в одном из правителей Энгерека. Эйлем умерла бездетной, оставив власть одному из многочисленных племянников.

Перед смертью она завещала посадить на своей могиле цветы синие, как морские бездны, о которых рассказывали мореплаватели, синие, как сапфиры, поблескивавшие на тюрбане её отца, синие, как одежды вечности, синие, как печаль Леккеж.

Ее воля не была исполнена. Эйлем упокоилась в роскошной белокаменной усыпальнице, погребенная в золотой маске и лучших своих украшениях. Среди мертвого холодного камня не было место ничему живому: только тонкий цветочный узор бежал по мрамору, угловатый, геометричный, далекий от безупречного несовершенства природы.

_______