Шелли заговорила отрывисто, как будто рубя лед:

— Если хочешь знать, в Милане я фактически управляла картинной галереей!

— И как же? Лежа на спине?

Шелли открыла рот, чтобы отбрить его, но слова не приходили. Происходило то, что не должно было происходить. Когда-то она мысленно рисовала себе новую встречу с Дрю; могло ли быть иначе? Любая женщина иногда думает о человеке, за которого когда-то едва не вышла замуж. И в ее мозгу прошло множество несостоявшихся разговоров с ним. Но ни один не был похож на этот.

— Кстати, — произнесла она ядовито-сладким голосом, — в то время как ты здесь упорно заколачивал гвозди, я научилась говорить по-итальянски так же хорошо, как и… — она в упор взглянула на его бедра, где джинсы протерлись наиболее основательно, — одеваться.

— То есть малопривлекательно, — бархатным тоном добавил Дрю. — Шелли, от твоей наглости дух захватывает.

— Значит, это достойный ответ на твою.

— А где он?

Она прикинулась непонимающей:

— Кто?

— Твой любовник, твой наставник, твой жеребчик…

— Прошу тебя, не говори так о нем.

— А почему бы и нет? Неужели тебя обижает правда? — Дрю с преувеличенным вниманием стал осматривать пляж. — Полагаю, он теплый и уютный, верно? И чистит твои туфли ручной работы?

Она метнула взгляд на его ноги. На нем были грязные старые парусиновые туфли, надетые на босу ногу. На босу ногу! Марко согласился бы скорее сесть в тюрьму, чем выйти на улицу в такой обуви. Он бы сказал, что такая обувь годится только для бродяг. И тем не менее Дрю каким-то образом ухитрился не быть похожим на бродягу. С легким ужасом Шелли почувствовала, что выглядит он немыслимо сексуально…

— Зато ты похож на тех, кто стоит на углу и клянчит милостыню! — выкрикнула она и сверкнула глазами.

Тело его напряглось, как будто он боролся с вселившимся в него демоном.

— Насколько я понимаю, мы обменялись всеми оскорблениями, которые припасли друг для друга. Давай-ка, Шелли, расскажи, надолго ты к нам? Просто проездом? Или хочешь выставить мамин дом на продажу?

Она задумалась, хотя, вероятно, этого не требовалось. Вероятно, она давно знала ответ.

— Дрю, я приехала домой, — сообщила она и почувствовала скорее горечь, чем злорадство, при виде застывшего Дрю. — Чтобы жить здесь.

Крик чайки перекрыл непрекращающийся вой ветра и плеск прибоя.

— Ты останешься? — Он прищурился. — Надолго?

— Я еще не решила. А если бы и решила, то с какой стати я должна говорить об этом тебе?

Он обдумал ее слова.

— Шелли, а где именно ты будешь жить?

— Естественно, в мамином доме. Где же еще? — Она вновь посмотрела на Дрю. — Прости. Я сказала что-нибудь смешное?

Все еще улыбаясь, он покачал головой.

— Здесь скорей ирония, а не смех.

— Что-то для меня это слишком тонко. Не разъяснишь мне, в чем тут соль?

Он пожал плечами. Его крепкий мускулистый торс неудержимо притягивал взгляд Шелли.

— Просто я не могу себе представить, как твой богатый возлюбленный проводит в старой развалюхе ночь любви.

— Ты ошибаешься. Марко никогда не был снобом.

— Разве? Коли так, значит, у тебя, Шелли, проблемы с самолюбием. Ведь ты ни разу не привезла его в Милмут! Ни разу! — Теперь он открыто обвинял ее. — Даже… — он тяжело перевел дыхание — на похороны твоей матери!

Стоит ли ему объяснять, что такой шаг представлялся неуместным? Что ее мать ненавидела Марко едва ли менее сильно, чем любила Дрю?

В представлении Вероники Тернер, Шелли и Дрю не стали бы разрывать помолвку, не появись Марко. Долгое время Шелли соглашалась с ней, а теперь поняла: Марко оказал ей громадную услугу.

Шелли была тогда в прострации от горя. Она едва ли была в состоянии делать хоть что-то. Но разве это не нормальная реакция на внезапную смерть? И ей казалось, что проще будет управиться самой, чтобы не допустить безобразных сцен…

— Что толку в объяснениях? — проговорила она устало. — Ты поверишь только в то, во что захочешь поверить. Дрю, я знаю, насколько ты меня ненавидишь.

— Ненавижу тебя? — В первое мгновение он вроде бы удивился, а потом слегка растерялся, как если бы у нее началась истерика. — Ненависть, Шелли, означала бы, что тебе принадлежит какое-то место в моей жизни. Это не так. И я ничего для тебя больше не значу. Дюк! Ко мне!

Собака затрусила в их сторону.

И он пошел вместе с Дюком прочь, не говоря ни слова, даже не оглянувшись на прощание.

Шелли помнила Дрю Гловера с тех самых пор, как начала помнить себя.

Их семьи делили небольшой домик, притулившийся в беднейшем районе Милмута, то есть в миллионе световых лет от импозантных эдвардианских[2]вилл, расположившихся над морем, в западной части поселка. Шелли была почти на семь лет моложе Дрю, она была ровесницей его младшей сестры Дженни.

Шелли привезли в Милмут еще в грудном возрасте. Она была беспокойным, впечатлительным ребенком, чей характер формировался в атмосфере неуверенности в завтрашнем дне. Если верить рассказам мамы, уже тогда Дрю подбирал выброшенные ею из колыбели игрушки и торжественно вручал ей. Надо заметить, что он сам имел двух младших сестер.

— Какой он был золотой мальчик, — сказала дочери с радостной улыбкой Вероника Тернер в тот день, когда Шелли и Дрю решили пожениться. — Да он и сейчас такой.

Шелли запомнилась его любознательность. Его покровительство. Он первым когда-то встал на ее защиту, услышав, как другие дети дразнили ее.

— А почему это у тебя папы нет, а, Шелли Тернер?

Шелли было тогда примерно семь лет, и она страстно хотела быть как все. Милмут — очень маленький и очень провинциальный поселок. У всех других детей было двое родителей.

Ее личико сморщилось, губы скривились, и неизвестно, что бы она ответила, если бы невесть откуда не появился Дрю — высокий, крепкий, намного старше — и не гаркнул:

— У Шелли есть отец! Просто он не живет с ней, вот и все.

— А где же он живет? — отважился спросить один из насмешников.

Даже спустя много лет Шелли помнила, как взглянула в глаза Дрю — глубокие, синие, уверенные — и сразу поняла, что ей нечего стыдиться. Вот только бы она помнила…

— Он живет в Америке, — без колебаний ответила она. — Он зубной врач.

Эта сцена произвела впечатление на ребят, и они успокоились на время. Но Шелли все-таки оставалась чужой. Вероника Тернер учила дочь держаться тихо и незаметно. Не приглашать никого в дом, пока она твердо не убедится, что этот человек ей нравится и, самое главное, что она ему нравится. Лучше слыть нелюдимой, чем стать изгоем.