поджимает губы, оглядываясь по сторонам, и меня наполняет греховный жар. Ее губы мягкие и полные, розовые и обнаженные, и мне хочется поцеловать их, красные и припухшие. Я столько раз представлял это себе, и один только взгляд на нее вызывает почти болезненное желание узнать, каково это было бы на самом деле. — В детстве мне никогда не нравились церкви, — тихо говорит она. — Всем сиротам приходилось приходить каждую неделю, и всегда было холодно, а службы казались такими долгими. Мои приемные семьи были ненамного лучше. Часто это казалось поводом наказать нас, если мы не были тихими или вели себя неподобающим образом. Но с тех пор, как я здесь, — она слегка пожимает плечами, оглядываясь на меня. — Я не особо возражала против этого. Здесь как будто теплее. По-другому. Почти, очень близко к утешению. Я не знаю почему.

Если бы я все еще был священником, сейчас было бы самое время сказать ей несколько банальностей о Божьем плане, но все, о чем я могу думать, это о том, что она здесь, потому что это заставило ее вспомнить обо мне, потому что она скучала по мне. Меня не было несколько недель, и, хотя мне неприятно это признавать, я думал о ней каждый божий день, пока меня не было. Я видел ее на свадьбе Найла и Изабеллы и остался в Бостоне даже после того, как они с Катериной и остальными членами семьи уехали домой.

— Я скучала по тебе. — Она произносит это вслух, как будто читает мои мысли, а затем краснеет еще сильнее. — Прости, я не имела в виду… просто… приятно, что ты рядом. Приятно иметь друга. Конечно, у меня есть Катерина, но… — Она прикусывает губу и замолкает, как будто понимает, что сказала что-то, чего не должна была говорить. Непреодолимая потребность во мне растет, желание дотянуться до нее, сказать ей, что я знаю, что она чувствует. Что между нами есть связь, которая не поддается объяснению, и что я тоже почувствовал это с первого дня, как встретил ее.

— Конечно. — Я не прикасаюсь к ней, хотя мне до боли хочется дотронуться до ее руки, чтобы как-то успокоить ее. Просто находиться рядом с ней, вдыхать легкий аромат ее духов и ее кожи, это чертовски заводит меня. Я чувствую, как мой член подергивается от возбуждения, которое было незнакомо мне до нее, забыто, и я с трудом сглатываю, заставляя себя игнорировать это. Я не могу позволить себе зайти дальше, представлять, что беру ее здесь, в месте, где я не должен даже думать о таком. Я отгоняю грязные мысли, мысли, которые делают меня еще тверже, потому что они за гранью запретного. — Я тоже скучал по тебе.

Я не должен был этого говорить, но того, как загорается ее лицо, достаточно, чтобы я порадовался, что сделал это.

— О, — тихо говорит она, ее щеки все еще розовые. — Что ж, я рада. Мне пора возвращаться, — она неловко встает, выглядя неуверенной. — Катерина всегда дает мне выходной, но я знаю, что ей понадобится помощь, и… — Она нервно облизывает губы, и мой член твердеет еще больше, образуя неудобный бугорок в штанах. — Увидимся дома!

Она не может знать, что эти слова делают со мной, как они заставляют меня думать не о доме Катерины и Виктора, где мы оба остановились, а о доме, который мог бы быть у нас с ней, если бы все было по-другому. Если бы я не давал тех клятв. Но если бы я этого не сделал, встретил бы я ее вообще? Я никогда не задумывался о том, каким путем могла бы пойти моя жизнь в противном случае, потому что на самом деле это никогда не было выбором. Но, глядя, как Саша уходит, ее светлые волосы развеваются за ее спиной, а мои руки до боли хотят очертить ее идеальную фигуру, я хочу позволить себе пойти по этому пути. Представить, где бы я мог оказаться, если бы сказал нет. Если бы я сказал, что не хочу быть священником. Если бы я был бунтарем. Тем, кто не делал то, что ему говорили.

Я пришел сюда, чтобы кое о чем поговорить с отцом Донахью, но это забывается, когда я смотрю, как она уходит, мой разум затуманен горячими мыслями о женщине, которую я не заслуживаю и никогда, никогда не смогу получить. Мне стыдно за свое возбуждение, стыдно за то, что я чувствую, когда нахожусь рядом с ней. Я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания, пока еду обратно в маленький гостевой домик на территории Виктора, который я превратил здесь в свой дом. Однако, когда я вхожу и бросаю ключи на столик в прихожей, мой член все еще тверд до боли.

Блядь. Я раздеваюсь, чтобы принять душ, пытаясь выбросить Сашу из головы. Иногда это срабатывает, но в последнее время чаще нет, и сегодня, похоже, один из таких дней. Я думаю о ней дома, в главном здании, так близко. Я думаю о том, как я мог бы подойти к ней, сказать то, что вертится у меня в голове, и мой член пульсирует, когда я захожу в душ. Он ноет от потребности в разрядке, и я стискиваю зубы.

Я был девственником, когда поступил в семинарию. У меня были шансы и раньше, в старших классах, сейчас кажется, что это было гораздо больше десяти лет назад, с девушкой, которая очень хотела усадить меня на заднее сиденье машины своего брата, которую она часто водила, которая пыталась поцеловать меня однажды вечером после окончания школы. Она была мягкой и теплой, пахла ванилью, и я жаждал ее. Я жаждал узнать, какими будут мягкие губы, мягкие руки и нежное тело, прижатое к моему. Но я также знал, что, попробовав это однажды, отказаться от этого навсегда будет гораздо труднее. Я отверг ее. Две недели спустя я уехал в семинарию и принял обеты священства.

Клятвы, которые я сдерживаю, даже когда дело касается меня самого. Будучи подростком, я доставлял себе удовольствие, разгоряченный и смущенный, в душе или в уединении своей комнаты, но, когда я ушел из дома, я сказал себе, что оставлю это позади. Было глупо поддаваться побуждениям, за которыми я никогда не мог разобраться. Я сказал себе, что если перестану позволять себе искать даже самоудовлетворения, если буду игнорировать побуждения своего тела, я перестану этого хотеть. По большей части, я был прав. До Саши. Пока я не встретил