Последние слова Ганнона потонули в возмущенных криках, на скамьях поднялся шум: это сторонники Баркидов, числом превосходящие, топаньем и воплями выражали свое возмущение. Суффет, до того снисходительно прислушивавшийся к гневным обличениям, резко стукнул ладонью по подлокотнику кресла.

— Ты закончил?!

— Да! — с вызовом ответил Ганнон.

— Тогда я напомню, мы уже говорили, что Совет отказывается выслушивать твои вздорные требования. Но мы готовы прислушаться к предложениям наших гостей, если те будут умеренны и разумны. Мы не хотим войны, Карфаген всегда искал мира и только мира. Мы готовы уладить этот неприятную историю с Сагунтом, если, конечно, достойные послы соизмерят свои претензии. Итак, чего желает великий Рим?

— Соблюдения договоров, какие вы нарушаете! — выкрикнул Тамфил.

— Мне, представляющему народ Карфагена, оскорбительны эти слова! — сказал Гимилькон. — Но я тебе их прощаю, ибо необдуманная горячность достойна снисхождения. Что хочешь сказать ты, Фабий, достойнейший из всех римлян?

Голос Фабия был тверд.

— Меня радует ваша готовность уладить добром дело с Сагунтом, но этого недостаточно. Вы должны признать вину Карфагена в разжигании войны и выдать нам Ганнибала, этого hostis populi Roman![3]

— И что же вы с ним сделаете? — зловеще осведомился Гимилькон.

— Это решат римский сенат и народ!

Здесь хочется задаться вопросом: какой была б дальнейшая история, согласись вдруг карфагеняне выдать Ганнибала и согласись тот отдаться на суд римлян? что было б, если бы мир не познал новой Пунической войны? стал бы Рим величайшей державой мира иль может навеки замкнулся бы в пределах Апеннинского сапога? Как знать… Но, думается, ничего бы не изменилось. Ведь дело было вовсе не в Ганнибале и не в Сагунте. Не будь Ганнибала, нашелся б другой повод. Просто двум великим народам стало тесно в отведенных природой границах, просто энергия их била уже через край и нужно было дать выход этой энергии. Просто карфагеняне не желали выдавать Ганнибала. Просто…

— Вот как? Римский сенат будет решать судьбу лучшего из карфагенян?! — Суффет натянуто рассмеялся, отрывистые сухие звуки звонким эхом разнеслись по зале. — Римский сенат намерен диктовать нам, карфагенянам, как нам следует жить? Выдать Ганнибала?! Что ж, вы уже требовали этого, и мы не сказали: нет, потому что не знали всех обстоятельств этого дела. Теперь же вы возлагаете вину на всех нас! И за что? Лишь за то, что корни Ганнибала из нашего города. Но не в том суть. Я хочу спросить тебя, Фабий, а почему Ганнибал не имел права осаждать Сагунт, город, не связанный договором с Римом, город, враждебный союзникам Карфагена? Вы ставите нам в укор войну с сагунтянами, ничтожным народом, но в том ли действительная причина вашего недовольства?! Неужели судьба Сагунта столь сильно заботит римлян или же их заставляют искать вражды другие причины? Так перестаньте же ссылаться на Сагунт и дайте волю своим истинным помыслам! Скажи честно, Фабий, чего ищет Рим?!

Суффет с вызовом посмотрел на римского патриция. Жирная бородавка под носом Фабия налилась кровью.

— Хорошо! — крикнул он. — Хорошо, если ты так хочешь. Вы отказываетесь принять справедливые требования Рима, выдать нам Ганнибала и признать свою вину за Сагунт! — Посол запахнул полу тоги таким образом, словно пряча под ней меч. — Я приношу вам войну и мир, выбирайте, что вам угодно!

Зал, негодующим гулом реагировавший на слова Фабия, настороженно приумолк. Гимилькон усмехнулся, кривовато, не скрывая издевки.

— Выбирай сам!

Все препоны были разорваны, Фабий больше не желал мира. Распустив полу тоги, он крикнул:

— Я даю вам войну!

В ответ раздались многие крики. Карфагенские сенаторы, уязвленные высокомерием римлянина, спешили выплеснуть накопившиеся раздражение и гнев.

— Мы готовы сражаться!

— Мы разожжем такой пожар, пред которым не устоят даже стены Рима!

— Наши коршуны ощиплют римских орлов!

Суффет поднял руку, призывая к молчанию.

— Мы принимаем войну! — возвестил он, когда установилась тишина. — Римляне сами пожнут бурю, разожженную ими. А теперь вам следует удалиться!

Гимилькон лично сошел вниз, чтобы провести послов сквозь ряды негодующих карфагенских сенаторов. На площади их уже ждала усиленная охрана, которая сопроводила римлян до гавани, где стоял корабль. Солдаты не без труда пробивались через толпы черни, злословившей в адрес послов.

Римляне стерпели все: и ругань, и плевки, и отбросы, какими швырялись в них нищие оборванцы — самые ревностные приверженцы победоносного Ганнибала. Они взошли на свою квинкверему, и та взяла путь на север, в Иберию — туда, где уже готова была обратиться в пожар искра, запаленная наследником Барки. Корабль плыл на север…

Нельзя сказать, что решение идти на Рим далось Ганнибалу просто. Баркид не задавался вопросом: нужна ли ему эта война — великая война с Римом. Ему, и тем, кто его окружали, давно было ясно: война нужна, война неизбежна. Карфаген созрел для войны, Карфаген созрел для реванша. Но какой война должна быть: вести ли ее в Иберии, высадиться ли на Сицилии, или шагнуть прямо в Италию…

— В Италию! — решил Ганнибал.

Не все согласились с ним. Были сомнения, были возражения людей, преданных Баркиду и во всем помогавших ему. Теперь многие из них были против.

— Это слишком опасное предприятие! — предупреждал Бомилькар, старейший из карфагенских стратегов. Ему было под шестьдесят, лицо его, если смотреть сбоку, походило на хищный профиль коршуна. — Иберия издавна считается семейным делом дома Барки. И Совет, и римский сенат не протестовали против покорения всяких там карпетанов и олкадов, — варваров, чья судьба безразлична всем. Многим, конечно, это не нравилось, но им нечего было возразить. Недовольным мы затыкали рты щедрыми подачками, благо иберские рудники неистощимы, Рим же был вынужден соблюдать условия договора с Гамилькаром. Если же ты перенесешь войну за Альпы, это грозит серьезными осложнениями!

— Какими? — Ганнибал усмехнулся, натянуто. — Рим все равно со дня на день объявит войну Карфагену. Почему бы не нанести удар первыми, не дожидаясь, пока римские легионы ступят на земли Иберии иль Карфагена!

— Здесь нам будет легче сражаться с римлянами, — заметил Бомилькар. — Нам ведомы здесь каждое деревце, каждый кустик. Половина иберских племен готова встать под наши знамена.

— А другая поддержит римлян. А насчет деревьев и кустиков — это лишь дело времени. Пройдет год, и римляне будут знать эти края не хуже нас.

— Но вести войну в Италии, где у Рима неистощимые силы — безумие! — настаивал Бомилькар. — Это все равно, что биться с гидрой, у которой на месте одной головы тут же вырастает вторая!