Проезд эвакуатора нарушил четкий ритм, и перед входом выстроилась небольшая цепочка мужчин. Один за другим они начинали движение к станции монорельса. Повинуясь настойчивому сигналу, Денис Иванович так же занял свою очередь и сделал шаг вперед.

Он размеренно шел, соблюдая дистанцию и ритм, навязанный ему бодреньким маршем, но мысли его лениво текли параллельно звукам трансляции. Сейчас можно было расслабиться, невидимый цензор не давил посторонних воспоминаний, как это было утром перед работой. Эта свобода мысли – Денис Иванович точно знал – была частью системы релаксации тех, кто работал над проектом.

Женщин для эмоциональных батарей можно было легко найти. Таких как он – нет. Они – генетики, электронщики, кибернетики – были невосстанавливаемым ресурсом. Как нефть или газ. Университетов больше не было, профессора исчезли давным-давно, когда еще понимали смысл слов «государственные ассигнования на фундаментальные науки», но о самих ассигнованиях только вспоминали. Теперь некому и некого было учить. Такие как он были последние из могикан, выжившие в резервациях нового мира. Их надо было беречь, пока в пирамиду не будет уложен последний кирпичик.

А пока им позволялась некоторая вольность. Иногда Денису Ивановичу казалось, что некто, сидящий в центре паутины, сам наслаждается всплывающими в сознании людей картинами навсегда потерянного старого мира: летнего вечера, домашним запаха жареной с луком картошки из распахнутого окна, голосами детей. И наслаждаясь ими, некто испытывает жуткий восторг разрушения, и задрав морду к бледной луне, издает торжествующий рык победителя.

V

Денис Иванович спал в вагоне монорельса, несмотря на то, что в плечо кольнуло, по меньшей мере, раз тридцать. Состав пересек Москву по широкой дуге, огибающей полуразрушенный центр города, и вырвался из-под последнего купола, уже начинающего по вечернему кое-где мерцать осветителями. Теперь монорельсовая дорога прорезала северо-западную промзону. В пяти метрах от окон вагона мелькала подсветка УЗЗ, за которой уходили в бесконечность глухие темные стены промышленных корпусов, круглосуточно поглощавших и извергавших сотни тысяч рабочих.

Денис Иванович вздрогнул, словно его кольнули иглой. Машина разбудила его ровно за полторы минуты до конечной станции. Сон освежил его и восстановил силы. Денис Иванович оглянулся. Пустой вагон тонул в сиреневом сумраке, только над его местом светилась слабая маленькая лампочка. Поезд мягко затормозил. Лопатки вжало в спинку сиденья, потом отпустило. Он встал, потянулся, разминая руки, и вышел на темную платформу.

Как только его нога коснулась плиты, впереди вспыхнула подсветка зоны контроля. На этот раз, сунув палец в гнездо, кроме стандартного уведомления о сокращении кредита пришлось выслушать предупреждение о близости пограничного сектора и мерах безопасности вблизи мощной УЗЗ.

Слева от станции начинались городские руины, на окраине которых возвышался блокпост. Узкие наружные бойницы уже светились в раннем сумраке, несколько антенн уходили высоко вверх. Дальше к северу простиралось пустое безжизненное пространство – запретная зона. По светлому фону неба скользнула темная тень патрульного «голиафа». Самой ультразвуковой завесы не было видно – пограничные УЗЗ не подсвечивали, но Денис Иванович знал, что она там, в трех километрах от развалин бывших Мытищ. Даже здесь, вдали от нее, он ощущал, как бегают по коже мурашки.

Повернувшись спиной к границе, Денис Иванович пошел на юго-восток, прочь от зудящей стены. Миновав рухнувший автомобильный мост через Яузу, он перешел речку по чудом уцелевшему в ложбине мостику и оказался на заросшей проселочной дороге, ведущей к Перловке. Здесь, на болотистом прежде берегу реки стоял когда-то их летний домик. Впрочем, ни домика, ни болота уже не было. Адское пламя, слизнувшее город, все выжгло дотла и иссушило пойму. Зато и комаров теперь можно было не опасаться.

Денис Иванович сел на поросший жесткой травою пригорок, и, повернув лицо к узкой бордовой полоске на западе, погрузился в транс. Он был похож на огнепоклонника, навсегда расстающегося со своим угасшим божеством. На самом деле, Денис Иванович пытался вспомнить.

Он погружался в пучину времени все глубже. Время для него было подобно бутылочному стеклу: оно так же неузнаваемо искажало изображение знакомых предметов и придавало им странный болезненный оттенок. Он смотрел на всплывающие навстречу из глубины лица, и не знал – те ли они? Быть может, это еще одно наваждение его таинственных хозяев, как голоса в голове, как интеллектуальный оргазм на работе? Быть может, эти воспоминания – такая же составляющая часть проекта, как и все остальное?

Он точно помнил, что с этого пригорка тысячу лет назад маленькая девочка бросала в него полосатым мячом и смеялась, запрокинув к летнему небу загорелое лицо.

Но каким было это лицо, как звали девочку, какое на ней было платье – он вспомнить не мог. Он не мог бы с уверенностью сказать, что это была его дочь. Он не мог быть уверен даже в том, что дочь у него была, что это не результат какой-нибудь предыдущей психокоррекции. Он ни в чем не мог быть уверен.

Даже в эти минуты, когда он, как щенок, спущенный с поводка, тыкался носом то в один, то в другой угол своей памяти, он ничего не мог вспомнить. Ни жены, ни сына. Ни лица, ни имени. Только мяч, попавший ему в лицо, Денис Иванович вспомнил отчетливо – большой, клеенчатый, в бело-сине-красную полоску, с пластиковой затычкой в длинной резиновой соске.

Денис Иванович резко открыл глаза, как будто мяч и в самом деле ударил его по лицу, как тогда. Но не было светлого летнего дня, не было девочки, не было солнца. Он сидел в уже окончательно победившей ночной темноте, и тискал ослабшими руками сухую землю. Он был почти уверен, что здесь когда-то стояла маленькая босая нога. В этом он был почти уверен. Тьма – глухая, мертвая тьма – без стрекота кузнечиков, без кваканья лягушек, без рокота машин по шоссе, окружала его.

VI