— Позволь, княже, — снова перебил Рюрика Доброе лав Клуд. — А как же Бравлин, который сто лет назад приходил в Крым и осадил город Сурож, разграбив монастыри и церкви? Насколько мне известно, он звался князем... И ведь это Бравлина христианский Бог наказал за жестокость и повернул его шею так, что лицо оказалось на спине. И только когда князь отдал всё награбленное обратно, лицо обрело прежнее положение.

— Может, ваши люди со страху возвели его в князья, — засмеялся Рюрик. Лоб у него просветлел, но Вышате, находившемуся рядом с князем, были хорошо видны его глаза, по-прежнему льдисто-холодные. — Матушка мне рассказывала о Бравлине. Он стал старейшиной после смерти одного из потомков Владимира Древнего... Бравлин — дед Буривоя, а Буривой был отцом Гостомысла. Я узнал, что Северную Русь создал некто Славен, поэтому Новгород и звался ранее Славенском. У Славена имелось три сына: Избор, Владимир, оставшийся в памяти народа как Древний, и Столпосвет. Мои родичи по матери от Владимира, но, к сожалению, их династия на Гостомысле закончилась. Все четыре сына старейшины погибли в битвах... Дочерей отдали замуж на сторону.

На исходе дней своих приснилось деду, что из чрева его средней дочери Умилы вырастает чудесное дерево, которое тут же покрывается плодами. И люди, приходящие отовсюду, начали рвать их и насыщаться ими. Наутро позвал Гостомысл волхвов и рассказал им о сне, и те ответили: «От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением внука». Вот так и пал на меня жребий!

Властвую я в Новгороде уже два года. Лучше ли стала здесь жизнь?.. На вече кричат: «Не стала!» Были бы не правы, я бы внимания не обращал, да дело в том, что они правду кричат... Хотя я Изборск присоединил, Белоозеро. По рекам Шелони и Мете наши лодьи теперь свободно плавают. Товары возят. Торговля идёт, прибыль казне приносится. Но пока не озаривается земля так, как хотелось... Поэтому и пошумливают на меня новгородцы. А князем себя объявил, потому что не хочу под вечем быть: там глупцов хоть отбавляй. Создал, как у вас, Высокий совет, такой, о каком рассказывали в свой прошлый приезд в Новгород вот он и он, — Рюрик показал поочерёдно на купцов Селяна и Никиту. — Новгородские жрецы на меня сейчас брата Водима натравливают. Да забыли кудесники, что сами меня сюда звали... Видно, им больше всего не по нутру, что я князем себя объявил и их права урезал. Чертят на буковых дощечках историю славян. Там они князей обзывают «тёмными людьми»...

Рюрик полузакрыл глаза и, словно в изнеможении, откинулся прямой спиной назад, но оголённые по локоть руки, сжатые в кулаки, положил на столешницу и упёрся ими, как бы изготовляясь к рывку; жилы на его крепкой шее вздулись, тяжёлая золотая цепь шевельнулась... Лицо князя выражало сейчас решимость, а уголки губ, слегка подрагивающие, приняли откровенно угрожающий вид. Но это длилось недолго; Рюрик так же, как и откинулся, резко наклонился над столом, поднял кверху руки с уже разжатыми кулаками и, обведя собравшихся потеплевшим взглядом, звонко засмеялся, обнажая крупные, как у волка, зубы.

— А что я всё о своих-то делах... О ваших рассказывайте.

— Княже, может, ты уже знаешь, что мы недавно хазар от себя отогнали, хитростью взяли: ложный план им подсунули, каган с войском направились в те места, а они у нас под Киевом, как и у вас, есть болотистые... Пошли дожди, и хазары в грязи чуть не утопли... Постояли, поразмыслили, да и ушли ни с чем в свою Хазарию, — доложил Светозар, который посчитал, что ему, возглавляющему посольство, о киевских делах нужно говорить первому.

— Думаю, ушли ещё и потому, что увидели силу: племя древлян было Заедино с нами. У последних случился четыре года назад в лесу страшный пожар. Мы приютили погорельцев, помогли им отстроиться.

А они тоже поспособствовали нам... — продолжил рассказ Вышата. — Да ещё ранее, когда на Византию ходили, крупно силою поддержали.

— О вашем походе на Константинополь много доброго и славного слышал я ещё на острове Руген и по-хорошему завидовал... Кажется, впервые о русах похвальное слово произнесено было. И что примечательно — устами самих византийцев.

— Мне интересно узнать, что за слова такие — «русы», «россы»? — спросил грек Кевкамен. — И почему так народ зовётся?.. Но прежде, чем услышу, хочу выпить за вас... Прожил я в Киеве четыре года и увидел, что добротой, прямодушием и храбростью вы многие народы превосходите. А побыл я во многих странах, есть с чем сравнить.

Кевкамен выпил полную чашу. Рюрик и гости тоже осушили свои чаши в знак благодарности за похвалу иноземца.

— Хочу сказать, что на Ругене племя обитает, которое зовётся русью, и река с названием Русь протекает по земле Новгородской, — произнёс как бы в ответ на вопрос Кевкамена Рюрик.

— И река Рось у нас тоже есть, впадает в Днепр, — промолвил доселе молчавший Селян. Он не только купеческими делами занимался, но и в качестве кормчего водил лодьи по труднопроходимым рекам, а в морях искусно отыскивал путь по звёздам.

— «Русь» и «Рось», «русы» и «росы»... Слова эти — общие в славянском языке, — заметил Рюрик. — Они, видать, и обозначают всё, что связано с рекой и её руслом. Предки славян всегда селились ближе к воде.

— А наши русалии — весенние песни и пляски у воды! — воскликнул Светозар. — «Русалки» и «русла»... Тоже общие слова у славянских народов.

— В Крыму, например, русские поселяне быстрину — стрежень — на реках зовут руслиной... — вставил и своё слово в разговор о происхождении слов «русы» и «россы» Доброслав Клуд.

— А русые волосы, светлые, как лен... Вот они почти у всех у нас одинаковые, кроме грека, у которого волосы чёрные, словно перья ворона... — кажется, уже хмелея, произнёс Никита.

И тут пришли на ум Рюрику слова, нарезанные на дощечках волхвами новгородскими: «Там Перун идёт, тряся золотой головой, молнии посылая в небо, и оно от этого твердеет[20]. И Матерь Слава поёт о трудах своих ратных. И мы должны её слушать и желать суровой битвы за Русь нашу и святыни наши. Матерь Слава сияет в облаках, как солнце, и возвещает нам победы и погибель. Но мы этого не боимся, ибо имеем жизнь вечную, и мы должны радеть о вечном, потому что земное против него — ничто. Мы сами на земле, как искра, и потому можем сгинуть во тьме, будто не было нас никогда.

И так слава отцов наших придёт к Матери Славе и пребудет в ней до конца веков земных и иной жизни. И с этим мы не боимся смерти, ибо мы — славные потомки Даждьбога, родившего нас через корову Земун. И потому мы — кравенцы: скифы, анты, русы, борусины и сурожцы. Так мы стали дедами русов и с пением идём в Сваргу синюю».

Рюрик снова повёл очами по лицам гостей, увидел, что лишь двое из них — боил Вышата и грек Кевкамен — сидят, как и он сам, почти трезвые, словно не пили. Другие же, вроде Никиты, начали соловеть...

«Так я главного могу и не узнать!» — встрепенулся Рюрик, дал знак слугам, чтобы всё убирали, велел сменить на столе япончицу[21]. А у порога горницы попросил Вышату задержаться, усадил киевского воеводу теперь уже напротив себя.