тоталитарный, ни ревизионистский, ни постревизионистский – не придавал особого значения влиянию окружающей среды на то, что удалось осуществить Советскому Союзу. Появившиеся в последние годы исследования подчеркивают значение коммунистической культуры и идеологии для мобилизации советских граждан, выделяют влияние международных тенденций и взаимодействий на советские траектории развития или используют исследования пространственных дискурсов и практик для анализа политической власти5. Я присоединяюсь к этим историкам в исследовании идеологических, международных и пространственных измерений власти, но также перенаправляю дискуссию в сторону проблем материального мира.

Эта монография является первым исследованием, которое полностью принимает во внимание живые и неживые элементы природного мира как участников драмы советской истории. Живые организмы и неодушевленные материальные предметы не просто пассивно действуют в ней как объекты, но и играют роль субъектов этой истории. Я опираюсь на работы большого круга теоретиков, которые показали на примерах, как насекомые, бактерии, органические и неорганические отходы, реки, осадки и животные вторгались в историю, которая до этого интерпретировалась как продукт исключительно человеческой деятельности.

Такие мыслители искали возможности охватить анализом сложные взаимодействия природного и неприродного, раскрывая, таким образом, агентность материальных предметов, на которые ранее не обращали внимания6. Например, Пол Роббинс показывает, как химические и биологические свойства газона формировали практики поведения их владельцев, в то время как Джейн Беннетт подчеркивает жизненную силу металлов, рыбьего жира, электричества и продуктов питания в качестве живой материи, которая вносит вклад в современную политику7. Тем не менее движение исследователей истории социалистических стран от принятия «природы как посредника» к изучению «природы как актора», как к этому призывает социолог Жужа Гилле8, происходит слишком медленно. В дополнение к рассмотрению физических и биологических объектов, составляющих ландшафты Кольского полуострова, просто в качестве жертв, препятствий, ценностей или запасных вариантов я показываю, как они часто самым неожиданным и непредсказуемым способом отвечали на манипуляции со стороны советского государства, формируя таким образом саму советскую систему.

Чтобы достичь такого рассмотрения, я обращаюсь с советской властью как с частью ассамбляжа. Согласно видению Бруно Латура, ассамбляж собирает эклектичные группы акторов, выглядящих как якобы социальные и природные, в преходящие, но мощные коллективы9. По необходимости центральные и региональные коммунистические руководители делили власть не только со сложным комплексом различных бюрократических, а также классовых, этнических и гендерных интересов, но и с «нечеловеками» и «неживыми» акторами10. Горы, лишайники, озера и лососи принадлежали к амальгаме влиятельных акторов, которые появлялись на сцене во время кампаний по индустриализации Кольского полуострова. Власть в этом смысле является гораздо более широким понятием, чем способность превратить в действие чью-то волю для достижения желаемого результата, ведь ни озера, ни лишайники не имеют никаких известных намерений. Существует важное различие между агентами, которые могут иметь сознательные намерения, и акторами, которые хоть и не всегда, но тем не менее могут формировать события самым неожиданным образом11. Пегматитовые скалы, в отличие от людей, не имеют желаний, но, как я показываю в этой книге, заставляют геологов ехать на Север. Нечеловеческие акторы помогали направлять изменения, несмотря на то что не обладали человеческой агентностью.

Если рассматривать советскую власть как часть интерактивного ассамбляжа, нельзя не увидеть, что она одновременно была и поразительно прочной, и в то же время укорененной в материальностях, от которых она не могла освободиться. Мир природы способствовал мобилизации режимом ресурсов для промышленных и военных проектов, но также накладывал ограничения на расширение государственной власти. С одной стороны, способность Советского Союза использовать ресурсы северной природы в экономических целях была всеобъемлющей и беспрецедентной. Государство смогло превратить холодные земли на краю земли в зоны мощной индустриальной активности – достижение, которое потребовало большей мощи государственной власти, чем та, что существовала практически везде до XX века. Минералы и металлы для горной промышленности, леса и торф для сжигания и реки, которые нужно было зарегулировать, позволили советской власти создать этот край заново. Как писал Василий Кондриков, один из самых известных участников индустриализации Кольского полуострова, «только при Советской власти, только под руководством коммунистической партии, только при социалистических методах труда, ударничестве, соцсоревновании будет возможно превратить пустынные тундры Севера в промышленный и культурный край»12. Хотя другие страны в то время тоже имели возможности схожим образом индустриализировать Арктику, Кондриков был прав в том, что только Советский Союз был готов предпринять столь масштабные усилия в реальности.

С другой стороны, власть не могла полностью подавить влияние природы. Напротив, Советский Союз оставался зависимым от материального мира и подверженным непредсказуемым вмешательствам с его стороны. Так, например, олени Кольского полуострова с их инстинктами к миграциям и желанием избегать жестких границ между одомашненным и диким состоянием усложняли осуществление советских программ охраны природы и развития сельского хозяйства. Первые советские попытки сделать кочевое население оседлым закончились приспособлением к сезонным миграциям оленей как к профессиональной данности. Устойчивое стремление диких и домашних оленей смешиваться друг с другом также не только осложнило усилия по восстановлению их популяции со стороны Лапландского заповедника, но и поставило под вопрос экономическую целесообразность социалистического оленеводства. Другой пример – нефелин: минерал, который мог быть использован в качестве источника для производства алюминия, вмешался в кампанию по организации повторного использования отходов горнодобывающей промышленности. Так, в 1930‐е годы геохимик Александр Ферсман утверждал, что «комплексное использование природных ресурсов» могло бы помочь полностью избежать промышленного загрязнения. Однако вопреки этим ожиданиям нефелиновые отходы накапливались и наносили огромный вред окружающей среде на протяжении десятилетий13. Пропасть между представлениями о возможностях охраны природы и реальным загрязнением отражает как ограничения в манипуляциях природой, с которыми сталкивалась советская власть в попытке мобилизовать ресурсы, так и неизменную способность инертной материи вызывать непредвиденные последствия. Это также свидетельствует о том, что Советский Союз не контролировал полностью ни свою природную среду, ни людей, которые в ней жили.

Иными словами, Советский Союз так никогда в действительности и не «завоевал» Север в том смысле, о котором так часто заявляли пропагандисты режима и более поздние аналитики. Бравурные утверждения о превосходстве людей над природой изобиловали в советской риторике, сопровождавшей индустриализацию, исследования новых земель и технологическое развитие. Например, один геолог в совершенно обыденной манере завершил свою статью о геологоразведочных работах на Кольском полуострове словами о «покорении Севера»14. В то время как историки детально изучили проблемы, ставшие следствием таких на первый взгляд агрессивных усилий, они тем не менее склонны принимать «покорение» как определяющую характеристику советского отношения как к природной окружающей среде, так и к Северу15. Показывая,