Траурный кортеж и прощание с прахом генерала в Соборе

И ко мне пришло сначала болезненное, а потом успокаивающее ощущение, что генерал сейчас уже не нуждается в почётном эскорте, он не принадлежит ни ему, ни Национальной гвардии, ни своим близким, ни даже самому себе. Теперь он принадлежит этому народу. Сейчас уже только ему, народу принадлежат эти останки его плоти и скелета, осколки костей… всё то малое, что физически осталось от него.

А также ответственность и честь сохранить в своей памяти и сердцах его идеи, его образ, его глубокое революционное политическое содержание, с тем чтобы рано или поздно вновь поднять его знамя революционной борьбы. Пока же этот народ, плотно окружив его останки, эгоистично и даже нагловато так и не позволил мне подойти ближе к нему.

Примерно через год после гибели генерала в Панаму приезжал Рикардо Лара Парада — один из колумбийских партизан: геррельеро, которого он очень ценил, как олицетворявшего в себе зримо и конкретно достоинства и черты латиноамериканского революционера. Случилось так, что однажды генерал спас ему жизнь, и теперь Рикардо попросил меня пойти с ним на могилу его друга.

В то время могила генерала находилась ещё на кладбище района Чоррильо. Это позднее его перезахоронят на территории близ мыса Амадор, рядом с полем для игры в гольф, где раньше располагалась американская военная база. Это определённо выглядело в некоторой степени символичным, но фактически к нанесённому ему унижению смертью этим переносом генералу было добавлено ещё два унижения. Во-первых, тем самым его похоронили на территории врага, который ещё и играл в гольф рядом с его могилой. И во‐вторых, это было сделано якобы потому, что это ему понравилось бы. Но я думаю также, что за этим, по крайней мере частично, были и враждебные намерения убрать его могилу из населённого простыми людьми городского квартала, рядом с которым его похоронили, и таким образом вообще отдалить его подальше от народа, чтобы затруднить ему посещение могилы генерала, сохранение памяти о нём и о его деятельности.

На кладбище Чоррильо было жарко. Жужжали обычные здесь москиты. Двое дежурных у могилы солдат вели себя вольно и болтали о чём-то со стоявшим рядом мальчишкой. Герардо, или, точнее, Герардо Мартинес, так звали в Панаме Рикардо Парада, привыкший, видимо, и к смертям, и к похоронам у себя на родине, болтал непрерывно о том, на чём я не мог тогда сконцентрироваться. И говорил он об этом всём с такой естественностью, которая для меня в те минуты была неприемлема.

Мемориальный мавзолей с прахом генерала в парке Амадор

Для личности и менталитета генерала Торрихоса военная составляющая занимала важное место. Он был генералом в полном смысле этого слова. В Латинской Америке, чтобы избежать обидных определений, надо быть довольно точным в выражениях. Генерал часто напевал, например, так: «Жил-был у нас однажды один болван военный… ой, простите такое моё преувеличение». В его устах такая шутка должна вызывать образы противоположных таким болванам людей, таких как Симон Боливар, Сан Мартин, Кааманьо, которые, будучи карьерными военными, были патриотами.

В противоположность расхожему выражению «ряса ещё не делает вас священником», или «монашеское одеяние ещё не делает вас монахом», в нашем понимании эти два элемента — одежда и образ жизни — сближаются. Неслучайно «одежда» и «привычка или обычай» в испанском обозначаются одним словом «habito». Эти два понятия для нас близки, как родственники. Наша одежда — это не просто то, что мы просто надеваем и снимаем, это ещё и то, что проникло в нас, это то, что нас обязывает, это наша привычка быть, существовать. А привычка быть, как сказал один психолог, это уже не просто наше естество — это наше естество, умноженное в десятки раз!

Каждый, кто пытался, например, избавиться от привычки курения или другой привычки, знает это по собственному опыту. Так и наша одежда, и особенно специальные её формы, такие как монашеская, костюм тореро или военный мундир, проникает в суть использующей её личности. Наша одежда — это и есть наша суть.

По мере того как я знакомился с генералом, я хронологически и тематически познавал его военный тип мышления.

Я познакомился с ним на главной площади — Пласа де Армас — бывшей американской, а ныне панамской военной базы Рио Ато, в которой тогда ещё сохранялась фантазма американского присутствия.

Освобождение от американцев этой базы, которая теперь, естественно, носит имя «Омар Торрихос», было первой конфронтацией генерала с империализмом. Тогда, вопреки желаниям олигархии, он отказался от продления срока действия панамо-американского соглашения о её использовании и таким образом вернул Рио Ато стране.

В близлежащем посёлке, который тоже называется Рио Ато, после ухода американцев закрылось много пивнушек. По панамериканскому шоссе, надвое разделяющему посёлок, автомобили несутся теперь мимо десятков безработных, которым раньше легко и по «космическим» ценам удавалось продавать американским солдатам прохладную «пипу» — охлаждённый кокосовый сок. Теперь они потеряли свою «работу» и только провожают глазами пролетающую мимо них жизнь. Ещё одно наследие американцев в Рио Ато — это бегающие по улицам посёлка светловолосые дети.

Здесь, в Рио Ато, решил поселиться и жить Генерал Торрихос, на узкой полоске пляжа, на земле, с которой он начал завоёвывать нашу независимость. И чтобы этот его плацдарм независимости постоянно был с ним. И там же, на землях, которые американцы использовали для стрельбищ и танковых манёвров, генерал начал создавать крестьянские поселения.

Из-за того, что местные крестьяне, попавшие в услужение янки, разучились работать на земле, он привлёк к крестьянскому труду армию. Это был своеобразный двойной урок для неё: он показывал солдатам, что крестьянская жизнь трудна и что этот труд надо уважать и защищать его. А ещё и то, что армия может быть производительной силой и должна уметь содержать саму себя.

Помню атмосферу праздника, царившую во всех уголках и улицах Рио Ато в день, когда по улицам прошли грузовики с первым выращенным здесь экспортным грузом ньяху. В Панаме никто не ест этот продукт, но он хорошо продаётся на внешних рынках. Это тоже было уроком для крестьян, на этот раз о пользе правильного планирования производства.

В день моего знакомства с генералом он выступал, одетый в форму, перед тысячей новобранцев для батальона, который позднее получит имя «Батальон Освобождения». Я приехал за несколько часов до этого, чтобы меня тоже приняли в этот батальон. Меня постригли. Свою бороду я сбрил сам, не доставив им этого удовольствия. Меня одели в майку грязно-оливкового цвета, голубые джинсы, огромные боты, оказавшиеся мне велики, и довольно смешную кепку. Меня спросили, завтракал ли я. Я сказал «нет», и меня направили в столовую. Я был там, когда появился сержант и сказал, что меня приглашает генерал.