«В шесть утра с твоей сестрёнкой… Были с ней забавы, было это, было это в доме у Хуаны…»

Но потом, по мере того как тело и душа солдат разогревались, с их потом и жаром души вызревали другие слова, агрессивные и натурально политизированные в чисто народном стиле: «Без производства нет суверенитета! Без производства нет свободы. Да здравствует работа, свобода, революция!»

Однажды, когда я узнал генерала поближе, я поставил ему запись того песенного марша-речёвки. Он слушал, и в его глазах появились слёзы. «Это чьи же слова, кто их пел?» — спросил он. «Сержанта Санчеса из 6-го батальона», — ответил я. Он ничего не сказал, но на следующий день по дороге в аэропорт остановил машину у входа в казармы шестого батальона, вошёл в барак и спросил: «Кто здесь сержант Санчес?» После некоторой суеты сержанта нашли, и когда он предстал перед ним, генерал сказал: «Поздравляю Вас, сержант, у Вас очень хороший голос». И мы поехали дальше.

Такой была форма утверждения его мыслей и чувств среди солдат, которые поддерживали его и вдохновляли одновременно. С того дня генерал стал чаще говорить, например, о производстве. А ещё после этого случая всегда, когда я проходил мимо барака шестого батальона, солдаты предлагали мне пробежаться с ними, чтобы я записал их песни-речёвки для генерала. «Идите к нам, сержант, пробежимся вместе, сегодня мы придумали забавные словечки, пальчики оближешь», — говорили они.

Через несколько лет, не так давно, но когда генерала уже не было с нами, я участвовал в марше-пробежке с 5-м батальоном. И в речёвках мы называли его уже «мой генерал Омар». Тут есть некое лёгкое, но знаковое противоречие между официальным «мой генерал», принятым здесь, в военных кругах, и очень доверительным «Омар», что говорит об особом к нему отношении со стороны солдат.

И всё чаще они не называли его «Торрихос» или даже «генерал». А просто «Омар». Всё чаще звучало: «Омар говорил…», «как сказал Омар» и так далее… И имя, и мысли Омара, подобно одиноким или летящим широкими лентами птицам, как будто взлетали тогда над нашей колонной, а твёрдые удары наших солдатских бот о мостовую Форта Амадор, возвращённого от США Панаме, были подобны твёрдости и решимости политических решений, принятых им в отношении Зоны Канала. А в жизни я ни разу не назвал и не называл генерала по имени.

Никогда раньше я не думал ни с моральной, ни с политической точки зрения описывать мой опыт службы в Национальной гвардии рядом с генералом Торрихосом, как я это делаю сейчас. И делаю это без претензий на историческую правду. Или даже биографическую. Но поскольку я всё же взялся писать о личности исторического масштаба, даже детали его биографии имеют историческое значение. Потому что то, что для генерала было его биографией, для Панамы — история.

На базу в Рио Ато я прилетел в понедельник на моём самолёте и доложился дежурившему там капитану Эррера. Как я уже рассказывал выше, меня постригли, дали форму и направили на завтрак. Потом меня позвал генерал, который перед строем солдат своим «Посмотрим, выдержишь ли ты?», не отдавая себе в этом отчёт (а может, и понимая это?), одним этим вопросом развеял все мои сомнения относительно того, «выдержу или нет». Я решил выдержать.

Вначале я думал, что среди этих солдат, почти подростков, привлеку внимание к себе своим возрастом и положением преподавателя университета. Однако этого не случилось. Для них я был просто ещё одним новобранцем, хотя и в возрасте. Однажды, когда я спросил генерала, не странно ли ему видеть такого, как я, старика среди молодых, он ответил: «Такова жизнь». Меня же он на эту тему ничего не спрашивал, преподав мне таким образом урок из области «народной аристократии».

Мой статус преподавателя университета для них тоже не имел значения. Университетские культура и дела далеки от народа и беднякам почти не известны. А вот то, что у меня есть свой собственный самолёт, привлекло всеобщее внимание. Взлётная и посадочная полоса базы Рио Ато использовалась только двумя самолётами. Самолётом генерала и самолётом новобранца Мартинеса.

Аэропорт и город РИО АТО

На вопрос, почему профессор университета пошёл служить в Национальную гвардию, я имел заготовленным ответ: «Чтобы показать пример». Солдаты наверняка прокомментировали бы такой ответ в своём кругу так: «Ладно, пускай подаёт пример этим гражданским штафиркам. Пусть сделаются тут настоящими мужчинами». На что у меня опять был заготовлен другой комментарий: «Нет, сержант…, лейтенант…, капитан… — кто бы это ни сказал. — Я вижу этот мой пример для вас иначе. Это пример для вас: сделайте так же. Как я пришёл из университета служить в армию, так и вы: приходите учиться в университеты, чтобы изучать, например, математику, физику. Как говорится, “физика” на физподготовку и наоборот…» Однако никто мне таких вопросов не задавал. Никто не обратил внимания на то, что профессор университета пришёл служить солдатом в Национальную гвардию. До тех пор, пока однажды сам генерал не задал мне этот вопрос: «Ну ладно, почему же ты всё-таки пошёл служить в гвардию?» Я не мог удержаться от удовольствия использовать мой заранее заготовленный ответ: «Чтобы показать пример, мой генерал». «Хорошо, — сказал он, — пусть тогда твои друзья-интеллектуалы последуют твоему примеру, посмотрим, выдержат ли?» Именно такое предложение я и ждал. «Нет, мой генерал, я имел в виду обратное. Это пример не для них, а для вас, военных.

Пусть вы теперь, также как я пошёл служить в армию, поступали бы к нам, в Университет». На это он ответил совершенно неожиданно для меня: «А это хорошая идея! Скажи майору Диасу и своему Феллину, чтобы поменялись местами». Речь шла о сеньоре Феллино, декане факультета Наук Университета, и майоре Диасе — исполнительном секретаре штаба гвардии.

Я предложил этот проект майору и декану, но ничего, конечно, не получилось. Но всё же эта идея принесла свои плоды: из неё родятся Школа политподготовки Национальной гвардии, а позднее — Институт военной подготовки «Генерал Томас Эррера».

Но всё это было потом. В мои первые месяцы службы я и близко не приближался к Торрихосу. Видел его издалека на пути из аэропорта к дому и из дома в аэропорт. Иногда видел его профиль в окнах автомашин, всегда разных. А однажды он приехал на базу в автобусе, одном из обычных ярко раскрашенных и довольно древних городских, прозванных chivas. В тот раз это была, так скажем, chivita. Так что я долго не ощущал его физически.

Но однажды после полудня генерал вызвал меня к себе. Для меня это было очень некстати, потому что в тот день мои ребята достали где-то корову, и мы хотели зажарить её на пляже ближе к вечеру. Я мысленно уже был с моими товарищами на пляже, развлекаясь вовсю с мясом и напитками, но вместо этого очутился в доме генерала в компании кучи министров.

Когда я подошёл к дому генерала, он стоял в дверях и ел манго. Увидев меня, он сказал: «Входи. Хочу показать тебе, как управляют страной». В зале был министр труда Роландо Мургас. Не помню, был ли к тому времени готов новый Трудовой кодекс. Был там и министр экономики Николас Ардитта Барлетта, который через несколько лет, когда генерала уже не будет, станет президентом.