три часа вокруг швабры всё примеривалась, да по сорок минут воду по вёдрам разливала да переливала. Ну, наверное, больше некого было поставить, или остальные сказали, что заняты до нельзя (да что я всё объясняю, и у вас где-нибудь сплошь и рядом такое).

И решил мужик бабёнку эту к порядку привести. То так же громко, как и она, начнёт спрашивать у неё, откуда пыль на тумбочках взялась, то зачем матрасы жёсткие; то с каких это диет порция стала меньше, чем раньше была; то интересуется, почему тем, кто на диете, стол не блюдут, и почему у напарницы хлеба на всех хватало, а сейчас и масло не на каждом куске по утрам? и в каком месте меню вывешено и почему это такая норма странная, блокадная – два куска хлеба на человека? И в палате пол мыли в прошлый раз в четверг, а сегодня вторник вроде уже наступил?

А у бабёнки нашей как лубянка на роже надета: выставится в окно, физиономию закаменит задумчиво, как у памятника Аркаше Северному, и молчит. Дескать вы хоть плюйте мне в глаза, а мне всё божья роса, а плясать вы всё равно под мою дудку будете и меня не перешибёте. Мужик и так и сяк ей, а ей всё равно. И вроде как даже нравится ей, что она такую хулу на себя терпит смиренно, что даже святость у неё вокруг головы ореолом светиться начинает.

А мужик всё больше и больше распаляется, совсем покой потерял, худеть начал, кричит громче самой бабы, уже и хуже её стал – цепляется и к тому что было, и к тому, чего и не было, и так всё-таки переехал из своего отделения в кардиологическое. Ну, там санитарки нормальные были, слава Богу, через недельку в себя пришёл мужик. А там и вовсе вроде подлечили да домой выпустили.

Притча восьмая

Заболел один мужик. ЧуднО заболел, всё нутро странное какое-то – на всё реагирует, и никак не выправляется. И запретил дядя доктор мужику практически всё: и чарочку (само собой), и курить, и солёное запретил, и копчёное и жареное, и вообще всё, к чему мужик наш привык, под запретом стало. Недужит мужик, и всё ему хуже становится, и сам не понимает: не то от болезни ему плохо, не то от того, что нельзя делать то, к чему организм привык. И вот мучился мужик, мучился, месяц-другой, да и к году срок уже подошёл, да всё-таки не утерпел, сел как-то, наелся всего, и выпил, и закусил, и закурил по старой памяти, да и повторил всё меню. Два раза. И спать лёг.

И снится ему сон: приходит он ко врачу. На исповедь. Понимает вроде мужик, что на исповедь не ко врачу ходят, но это же сон. Ну и вот, пришёл к дяде доктору на исповедь и рассказывает: мол, грешен, батюшка. А доктор благостный такой сидит, головой кивает, да всё, что мужик ни скажет, в листочек какой-то записывает.

– Жареное не ел ли?

– Грешен, батюшка, ел..

– Копчёное не потреблял ли?

– Грешен, батюшка, потреблял..

– А с водкой как?

– Грешен батюшка и с водкой..

… и так по всем статьям.

Ну, когда-никогда, а закончили. Встал дядя доктор, раскрыл шкаф, что сзади него стоит всегда, поковырялся-поковырялся там, да и достал счёты. Обычные счёты, что в магазинах раньше вместо калькуляторов на прилавках лежали. На счётах этикеточка с фамилией мужичка нашего, и косточки откинуты не так, как у остальных: на каждых счётах наособицу, на каждых своё; да сами коcточки со своих мест не спадают, а висят, как приклеенные, и только у доктора получается с места их сдвинуть. Смотрит доктор в листочек, да косточки на счётах гонять начинает, да всё слева направо. Погоняет-погоняет, посмотрит в листочек, подумает, да ещё гонять начнёт. Где косточку, где две, а где и десятком двигает. Дошёл до последней строчки, сверил с листочком, кивнул, и говорит мужику:

– Прощаются тебе грехи твои, раб Божий, иди с миром.

А мужику интересно, что это так: пока со счётами не управился, не отпустил грехов, он и спрашивает:

– А что это за счёты такие, батюшка доктор?

А доктор в ответ:

– А это твоей жизни счёты. В чём согрешил, признался, то каждое то день, то два в твоей жизни, а то и поболе. Так что от всех твоих грехов жить тебе осталось восемь дней.

Тут и сел мужик:

– Как восемь дней?

– Так! – доктор говорит. – Кабы вот не курил вчера, так десять бы осталось, кабы водку сторонкой обошёл, так ещё бы пару недель добавил бы, жирное тебе месяц отняло, и копчёное три недели. Ну и так, по мелочи.. Восемь дней у тебя, в общем, не пропусти воскресный приём!

– Как же так, батюшка доктор? – мужичок наш на крик пошёл, занервничал. – Я ж ведь исповедовался, всё как на духу тебе рассказал, ничего не утаил, за что мне восемь дней?

А доктор стоит, улыбается:

– Все исповедываются. Только исповедь грехов не исправляет, она только понимание их даёт. А ты не переживай: восемь дней – это много! У некоторых еле-еле как бывает на один день хватает! А кому и до исповеди не получается дожить!

Зашлось сердце у мужичка нашего, да и проснулся он в поту и в испуге.

Понял, что приснилось ему это всё, успокоился. Хорошо, думает, что это – сон только, перевернулся на другой бок, да и заснул.

Вот и остальные так-то: проснутся, подумают, что хорошо, дескать, не наяву всё, да и дальше спать. Ну, некоторые перекрестятся ещё.

Притча девятая

Жил-был мужичок один. И вроде нормально жил, звёзд с неба не хватал, по дну не елозился, тянул лямку свою от стартового выстрела до клетчатого флага. К наградам не стремился, водку нечасто потреблял. Детей воспитывал, как мог, на работу ходил, счета оплачивал, налоги – всё честь по чести, Богу – Богово, кесарю-кесарево. В храм, конечно, не каждую неделю попадал, но стремился всегда.

Нет, ну гневался бывало, конечно. Есть вокруг такие специалисты, что их стараниями и не каждый святой душу в равновесии убережёт, но это уже другая история.

В общем, грехи у мужичка тоже были, никто не ангел. Мужичок знал, что не ангел, каялся, исповедовался, в общем, жил себе по своей совести, в меру старания и возможностей.

Вот только с одним у него беда была: никак он не мог