веранду в маленькую летнюю комнату с одной узкой кроватью и небольшим затёртым диваном.

— Вот вам постельное бельё, подушки, одеяла, сами стелите, не стесняйтесь. У нас тут хоро́м нет, придётся поютиться. Анфису я с собой положу, на кровать, дед у меня спит на полатях. А Грише постелю над курятником, на сеновале. Ничего, тепло, а от комаров у меня есть полог. Вы тоже, с окон марлю не снимайте, а то комаров налетит, не дадут вам спать.

Она вышла, а к нам заглянул Григорий Иванович:

— Пошли на речку? Бросайте всё! Успеете, потом постелите себе.

Мы побросали свои вещи, надели купальники, халаты и вышли во двор. Там нас уже ждал Григорий Иванович, в ярких зелёных шортах и с полотенцем на плече. На наш вопрос, пойдёт ли с нами Анфиса, он неопределённо пожал плечами, и сказал, что если она захочет, то догонит, места она эти знает. Мы прошли до края улицы и спустились к реке. Пахло сладким разнотравьем и свежестью. Мы прошли вдоль берега, и вышли к деревянному мостику на три доски, который возвышался над неторопливой водой.

— Арама́шка! — Счастливо выдохнул Григорий Иванович, раскинув руки — Чувствуете, как чудесно пахнет? Я всё детство думал, что её название от слова «ромашка», а потом понял, что от слова «аромат».

На берегах Арамашки к самой воде склонялись тонкие ивы, опустившие свои ветви, словно косы, в блестящий её поток. Солнце играло на её глади, отбрасывая блики на изумрудную зелень травы. Весело перечирикивались юркие птицы, раскачивая кусты, и перелетая неширокую Арамашку. Из травы доносился стрекот кузнечиков, такой дорогой и милый сердцу моему ещё с детства. Григорий Иванович нырнул с мостка, сразу нарушив тишину и безмятежность сонного царства реки. Рядом с мостиком я видела водоросли, поэтому постаралась сразу оттолкнуться от него и уплыть на открытое место. Наташе такой маневр не удался, поэтому она долго ойкала, пока доплыла до чистой воды. Они с Григорием Ивановичем поплыли вверх по реке, а я легла на спину, предоставив само́й реке неспешно нести меня, и закрыла глаза. Солнце ласково тянуло ко мне свои лучи, а тёплая вода бережно и медленно несла меня за собой, стараясь игриво плеснуть мне в лицо и уши свои шёлковые невесомые волны. Если существует в мире гармония, то именно здесь и сейчас.

— Оля, а почему ты так заинтересовалась зеркалом? — Раздался недалеко от меня голос.

Я повернула голову к берегу, и увидела Анфису, сидящую на мостике. Я перевернулась, и почувствовала гладкое дно под ногами. Я даже не услышала, когда она пришла. Я подплыла к ней.

— Я увидела какие-то знаки на нём. Не похоже, что это случайные помарки.

— А на что похоже?

— Может охранные символы, а может, кто гадал. Не знаю.

— А что ж не спросила? — Она внимательно смотрела на меня.

— Так что это за знаки? Ты знаешь?

— Знаю. Мне моя мама говорила, что это для увеличения благосостояния.

— И что, оно увеличилось?

— Наверное.

— А твоя мать, чья родственница — Веры Петровны или Ивана Рафимовича?

— Мой отец был младшим братом дяди Вани. У них была очень большая разница — одиннадцать лет. Между ними ещё брат и сестра были. Но они умерли. Потом дядя Ваня женился, и уже, будучи женатым, отслужил два года в армии. У них с тётей Верой долго не было детей. Потом вот Гришка появился. Мой папа женился на моей маме, и сразу же я появилась. У нас небольшая разница с Гришкой, всего три года. Но тётя Вера почти не общалась с моей мамой. Они так и не нашли между собой общего языка. И моя мама боялась её.

— Боялась? Вроде Вера Петровна не похожа на злодейку. Гостеприимная.

— Ну да. Только к своей семье она близко никого не подпускает. И твоей подружке не видать Гришу. Не даст она им вместе жить. Она и первую жену его не признавала. Внучку Алёнку привечала, а невестку видеть не хотела.

— Почему?

— Говорю тебе, никто не достоит её сына.

— Значит, они разошлись?

— Рита умерла. Уже лет пять прошло. Неожиданно заболела. Тётя Вера и дядя Ваня даже на похороны не приехали. Гриша сказал, что, мол, старые, куда поедут. Конечно, он же сын их, что он может ещё сказать. А потом дядя Ваня проговорился, что он хотел ехать, да тётя Вера его не отпустила. Это мне Алёнка сказала. И ещё она сказала, что Гриша тёте Вере, сразу после похорон, по телефону говорил, что теперь квартиру хоть не делить.

— Понятно. Извечный квартирный вопрос. Залазь в воду, она тёплая.

Анфиса скинула халатик, аккуратно сложила его на досках и опустила в речку ногу. Она осторожно спустилась с мостика, и мы с ней поплыли рядом. Пальцы мои молчали, и это хорошо, по крайней мере, хоть она не колдует.

— Анфиса, а где дочка Григория Ивановича сейчас?

— Она замуж вышла в том году, они с мужем в Екатеринбурге живут. Хорошая девочка. Но у неё обида осталась на тётю Веру, она к ним редко ездит. Если только отец её не заставит. С моими дочками перезванивается, мне иногда звонит, а про своих бабушку и деда даже не вспоминает. Не знаю, но мне кажется, что тётя Вера и со своими родственниками тоже не особо общается. У неё два брата родные в городе живут.

— А ты как собралась сюда?

— Сама не знаю. Я думала, что больше никогда сюда не вернусь. Дом матери я не смогла продать. Кому он тут нужен! Все нижние венцы уже сгнили, пол ходуном ходит, крыша худая. После похорон сразу закрыла его и уехала, на память несколько вещей взяла себе, и всё. А последнее время стала постоянно вспоминать деревню, даже сниться она мне начала. Вот и решила приехать. Не скажу, что Гриша обрадовался, когда я ему позвонила.

Она немного помолчала и добавила:

— И дело у меня здесь есть. Хочу кое-что узнать. Если получится. Много лет прошло.

— О матери?

— И о ней тоже. Она последние дни в больнице лежала. Когда я приехала, она уже не вставала. Её хотели уже домой выписывать, да она умерла. Тихо так, ночью. Во сне. Я утром пришла в больницу, а её уже нет.

— Она тебе что-то сказала перед смертью?

— Да, сказала.

Послышался смех Наташи и Григория Ивановича. Они нас догоняли. Григорий Иванович поднял целый водопад брызг на нас, проведя рукой по воде.

— Ну что, освежились? Или ещё будете плавать?

— Не хочу вылазить из воды. — Сказала