– Почему? – думал Виктор. Ведь это сделал я, и мне от этого действия хорошо! Но, почему зудит внутри?

А как ликовало Я, когда он жертвовал собой, и делал добро. От его восторгов на глаза Виктора навертывались слезы умиленья самим собой, в такие моменты его Я сливалось с ним, и они были одним целым.

Потом Я, даже научилось говорить, старалось дать, и давало дельные советы и даже отвечало на некоторые мучившие его вопросы. И потом, он часто вел с ним беседы. Пока что мысленно, но всегда чувствовал, что теперь в нем живет два голоса, собственно, его мысли, и внутренний голос его Я. Он чувствовался свою вторую половину явно, особенно тогда, когда они отличались по своей оценке и по подходу к тому или иному событию. В конце концов, он даже стал раздваиваться, потому что его Я часто брало верх, и его увещевания и осуждения были очевидными, правильными и бесспорными.

Что делать? Он сам открыл ему дорогу к своим мозгам, и теперь Я пользовалось этим очень умело и часто. Он сам закалил и вырастил свое Я, помог ему адаптироваться с этим миром, со способом выражения мыслей и возможностью вести беседу. И теперь их было двое. Он телесный, и его Я, которое он никогда не видел.

Он как-то пробовал представить, как выглядит его Я, но видел только какой то сгусток серо дымчатого цвета, воздушное как облачко, легкое как туман, но все же, ощущаемое.

И так его Я существовало, уже по двум признакам. По своим собственным суждениям и по маленькому электрическому полю, которое не было опасно для его вместилища, но все же отделяло себя им от него, по пока неизвестным нам причинам, возможно чтобы не произошло полного слияния. И что очень вероятно, для своей собственной безопасности, и возможности сбежать, когда оно посчитает нужным.

* * *

Это было его первое открытие. Но оно не подкреплялось ничем вещественным, кроме его интуиции и его обостренного, внутреннего чувства. Он и сам, мог в некоторые моменты, сомневаться в присутствии внутри себя полноправного своего Я, и уж тем более, никому об этом не рассказывал. Тогда он жил на бывшей Блиновке, не далеко от больницы Кащенко и наслушался множество рассказов о ее пациентах, потому что его соседка, тетя Варя, работала там нянечкой, и каждый день приносила всякие новые рассказы о несчастных больных.

– И ведь посмотришь, не скажешь, что они больные, говорила тетя Варя, сидя на лавочке возле дома. Как начнут рассуждать, профессора! Один все про то, как с ним картина разговаривала. Она, говорит, впитала в себя энергию художника и оригинала. А моя внутренняя субстанция очень тонкая, вот я и слышу, как она со мной говорит. Для этого нужно иметь чистую и тонкую душу. А вы, говорит, просто слишком, материальные, кроме барахла и денег у вас в голове ничего нет.

– И чего же она тебе говорит, милый? – спрашиваю его я.

– Многое. Она ведь, знает мою бабушку, и та через нее оттуда мне привет посылает. Говорит, чтобы я пока что лежал здесь и на свободу не просился. Переворот в Москве будет. А ты можешь в нем погибнуть. Отсидись, – говорит. Притворись, что ты больной. Я и притворяюсь. Я же здоровый. Что я не понимаю, что врач меня за психа держит, все вопросы свои, дурацкие задает, только я не такой глупый, как он думает. Это я такую роль играю, больного. А что, и пенсия моя сохраняется, и потом много денег накопится. А все в перевороте свои денежки потеряют. Так что, я пока что здесь полечусь еще. Таблетки сейчас ведь дорогие, а я их забесплатно глотаю. Вот так!

Говорят, у него дом сгорел, и бабушка в нем парализованная лежала. Вот он и свихнулся. Бабушка то раньше из богатых была, у нее картины настоящие остались. Так и они сгорели. Это такая сумма, говорят на миллион. Вот он и сдвинулся от горя. У него теперь ни дома, ни богатства. Бабка то и так бы померла. А ему видно ее жаль очень. Да у нас таких много. Кто на корабле в космос летает, кто с Есениным разговаривает, и все новые стихи пишет, которые он ему диктует. Когда не буйные ладно, даже интересно их послушать. А за теми только смотри. Сейчас все поняли, и смирные, и не подумаешь, что через минуту в тебя стулом заедут. У них ведь стулья в палате и коридоре к полу привинченные, а то не дай Бог! А сестрам зарплата повышенная, за риск. Вот так! А мне никаких денег не надо. Я лучше с тихими.

По рассказам тети Вари, Виктор сделал вывод, что очень подходит под подозрение на тихое помешательство. Попасть в число ее подопечных, Виктору не хотелось, и поэтому, пока что, внутренний Я и беседы с ним оставались его собственным секретом. Тем более, что этот секрет не просился наружу, и не был заметен окружающим.

Виктор не вел дневник, но он писал стихи, в которых темы обозначали вехи и события его жизни. И в его потрепанную тетрадку, была записана новая тема. В новом цикле героем его стихов, стало его Я.

«Когда бы не было тебя со мной,

Сумел бы я добро и зло измерить?…»

* * *

В беседах со своим Я, Виктор провел несколько лет, но потом он пришел и ко второму своему открытию! Это произошло в его день рождения. В этот день ему исполнялось сорок. Роковая дата, отмечать которую даже не следует, как говорят приметы, выложила в этот день все свои прелести.

Этот день был тоскливым, тоскливым, хотя бы потому, что Виктор в день своего рождения был один, сам по себе и ему было очень плохо. Он сидел за журнальным столиком у телефона, в чужой квартире, со стопкой водки и куском яблока. Он сидел и ждал, что его вспомнят, ему позвонят. И уж что совсем было невозможно, приедут. Он ждал, что Тамара, как всегда, первой начнет уговаривать его вернуться, и он, поломавшись немного, вернулся бы! Потому что дома было хорошо. Там была его жена, его дети, его постель, и вкусненький супчик.

Но из телефонной трубки не вылетело ни одного звука. Он был никому не нужен. Ни Тамаре, ни детям. И, наверное, он слишком перестарался в этот раз. Хлопнул дверью! Обиделся! Ну и обижайся теперь здесь один со стаканом! – линчевал он сам себя.

– Ну, ничего, потом поймут, кто был прав, а кто нет, подумал он глотнув водки, и подойдя к окну посмотрел вниз. Земля была далеко. Может быть, прыгнуть и покончить со всем этим? – подумал он, представив, как летит вниз, а сердце его успевает вздрогнуть. А мысли успевают представить, как сейчас он шмякнется, и будет больно, но тело уже ничего не может исправить, оно не сможет ухватиться за спасительную соломинку, зацепиться и прекратить свой полет, чтобы подумать еще раз.

Он представил, как лежит обезображенный на асфальте в луже крови, со сломанным носом, разбитый в лепешку. И прохожие… Да вряд ли, прохожие пожалеют его, они скажут, – «Выбросился! Вот придурок, выбросился! Наверное, алкаш или шизик, какой-нибудь!».

– Нет! – прервал свою садистскую картину Виктор. Уж нет! Так окончить свою жизнь он не хочет.

Но на душе было погано, от острого чувства своего одиночества, заброшенности и несправедливости жизни. Он не видел смысла жить дальше, потому что не видел просвета и решения своих проблем.

– Так и будет теперь он жить один, в чужой квартире. Потом со временем нужно будет искать новое жилье, и снова привыкать к чужой мебели, к чужим вещам. И называться жильцом, вечным жильцом! Это звучало даже унизительно. Если в первые дни, Виктор был счастлив, что нашел, куда ему удрать от семейных проблем, то потом он вдруг понял, что этот выход хорош, как временное мероприятие. И каждый человек должен был иметь, свою собственную кухню, где хорошо сидеть зимой с горячей кружечкой чая, иметь свою комнату, в которой будут на полках стоять твои книги, где на стенках будут висеть твои любимые фотографии, и куда могут придти друзья. В конце концов, он должен иметь свою собственную кровать, а не чужую на которой спала какая-нибудь, ново представленная бабушка, или даже, может быть, и хороший, но совсем другой человек.