Как только Алексей запрыгнул в окоп, то кровопотеря дала о себе знать, и он упал на землю, теряя силы. И темнота.

Очнулся он в палатке, после переливания крови. Серое, пасмурное небо, которое он видел сквозь дыру в потолке. Вокруг слышалась возня медсестёр и других раненых, вдалеке громыхали орудия и слышался треск пулемётов.

«Слава Богу, всё обошлось» — подумал было Алексей, но осёкся. В голове зазвенело, а дыхание затруднилось. Он вспомнил того солдатика, что погиб от его рук. Он, Алексей, убил, убил человека. Да, до этого он тоже стрелял по людям, но это были не более чем силуэты на горизонте, абстрактные враги, чьих лиц ему не было суждено увидеть, чьих криков он бы никогда не услышал из-за грохота орудий. А тут он убил, убил жестоко, при этом имея возможности не делать этого. Он мог просто всё объяснить, и его бы поняли, стрельбы бы не произошло. Но Алексей же хотел побыстрее в окоп, к своим, и ради этого убил своего же. Он переступил ту незримую черту, что отделяет солдата от убийцы. Алексей — убийца.

И он закричал своим слабым, дрожащим голосом, и этот крик выражал всю боль и осознание того, что ошибка, совершённая им, непоправима. На этот крик прибежала медсестра со шприцем. Она ввела Алексею в вену лекарство и одновременно с этим пыталась хоть как-то успокоить его. Крики в палате были серой повседневностью, а потому измученная бессоницей и вечной тревогой девушка лишь негромким и хриплым голосом сказала: «Всё будет хорошо, ты обязательно поправишься. Всё будет хорошо.». Между тем успокоительное подействовало, и Алексей заснул, но всё ещё вертелась в его голове мысль о том, как же бессмысленны были слова медсестры.

Полк маршировал по длинной просёлочной дороге, которой не было ни конца, ни края. Ботинки солдат пропитались этой дорожной грязью, и теперь представляли из себя рваную, стертую обувную кожу вперемешку с грязью. Техника вязла в грязи, и её приходилось вытаскивать с помощью уже давно прогнившей лебедки.

Однако, не было слышно ни единого голоса, что выражал бы своё недовольство тем, что привала уже давно не было, что новой обуви взамен старой поношенной не выдали, что солнце невыносимо печёт и, наконец, что этим полям не видно конца. Напротив, все были несказанно счастливы. Ещё бы им не радоваться, ведь 128-ой пехотный полк возвращался домой.

Сегодня утром, 25 июля **87-ого года, Его Величество подписал мирный договор с президентом Республики в городке Пруськи. Война закончилась.

Прошло четыре года, четыре года кровопролитных боёв, сидения в окопах, самоубийственных атак и невыносимого страха смерти, война всё же закончилась. Да, у каждой победы есть цена, и цена эта в данном случае была весьма велика, но всё же войне пришёл конец. И теперь солдаты были вне себя от счастья, так как они наконец-то увидят свой дом, своих родных и близких, сходивших с ума от переживаний. Но как бы это не было печально, многие не вернуться. Да, тела погибших отправят домой, но это если найдут и опознают, однако труп — неодушевлённое тело, предмет. И будут убиваться от горя родственники убитых, и будет ещё одна колонка в некрологе, колонка с фотографией ещё мальчишки, что так и не успел пожить.

Но с этим нельзя ничего поделать: такова жизнь, жестокая и ужасная, но жизнь.

Поезд прибывал на станцию «Южный город». Время было около часу ночи, в вагонах пахло рыбой и соленьями. Состав, на который посадили 128-ой пехотный полк, до этого перевозил морепродукты, солдаты же, по иронии судьбы чувствовали себя как сельдь в бочке, будто бы и задача состава не поменялась вовсе. В каждом вагоне сидело порядка тридцати человек, грязных и голодных, а также смертельно уставших. Окна были лишь в офицерском вагоне, а потому сориентироваться, где именно сейчас находится поезд не представлялось возможным.

Одинокая лампочка под потолком, досчатый, дрожащий от каждого шороха пол и неестественные для лета холода. Жутко хотелось есть. Алексей хотел было разогреть консервированную свинину, но лейтенант с оторванной рукой, ехавший с ними лишь потому, что в офицерском вагоне не было места, запретил что-либо жечь.

«Ещё спалите, черти, вагон», — сказал он и продолжил чтение газеты.

Солдаты травили байки, обсуждали политику. Но заметьте, никто из них не говорил о войне, о погибших товарищах или о службе. Это было своего рода негласное правило, что не следовало нарушать.

Алексей сидел молча и слушал, как ефрейтор без уха рассказывал о вычислительных машинах.

«Я вот до войны в институте столичном практику проходил, — с неким упоением рассказывал ефрейтор, — по теме, значится, логические элементы… И был там профессор один, лысый такой, и вот однажды он как…».

Говорил ефрейтор теперь уже громко, активно размахивая рукой, а также непроизвольно кривляясь. «И показал он мне машину ЭВМ, которая… Ну с два вагона!». И тут он сильно взмахнул рукой, задев лейтенанта. Тот выронил книгу и зычным голосом заматерился: «Тварь ты тупая, ну ежели сказано было тебе, что не шуметь, так и шуметь тебе, да рукою махать, черт, не стоит!».

Ефрейтор опустил глаза и замолчал, однако, стоило только лейтенанту отвернуться, тотчас продолжил шёпотом. «И может эта машина ну всё! Не верите? Да я вот тоже не поверил. И тогда старый хрен, царство ему небесное, — тут рассказчик перекрестился, — подвёл меня к терминалу и ну там всякие кнопочки нажимать. И стала эта эвээма циферки перемножать, складывать и делить, да всё так ловко, без запинки! Вот если б в нашем королевстве в каждом доме стояла бы такая машина, то глядишь, и без нас, людей, обошлись бы!»

—

А вот вы, батенька, брешите! — выкрикнул вдруг басом фельдфебель, — Где же это видано, чтобы машина похлёбку варила?

—

Я вам про арифметику, а вы мне про похлёбку! — обиделся ефрейтор, — Вот ежели бы вы слушали, отец родной, то понимали бы, что я вам про разумную замену говорю, а не про трудовую.

Тут в спор вмешался лейтенант с оторванной рукой, который уже порядком заскучал за чтением газеты. И едва до его слуха донеслись слова спорящих, так он сразу же оторвался от чтива и влетел в разговор, как случайный прохожий влетает в драку: быстро, с азартом, но без понимания ситуации.

—

Именно! Машина есть машина! И не дано человека заменить, ибо как сказано в Писании. — тут лейтенант покраснел от натуги, но, видимо так и не припомнив нужного отрывка, продолжил, — Впрочем, что в Писании сказано не моя служба