прекратили наводить суперлоск, а потом и проверяющих у двери встречать тоже перестали. Высоким гостям самим приходилось выискивать кабинет директора под недовольное бурчание бабы Глаши, уборщицы и вахтера по совместительству. Иногда проверки пересекались друг с другом, иногда шли подряд.

При всей этой чехарде мы, приютские, умудрялись жить своей жизнью, важной частью которой являлась школа. В приюте нет своих учителей, и в целях лучшей социализации учимся мы в городе. Причём в одной из козырных школ города. Первая школа имени Александра Фёдоровича Ястребова и гимназия святой Ольги под патронажем цесаревны Ольги Фёдоровны находились в крайне напряжённых отношениях. У гимназии и титул длиннее, и финансирование больше, и учатся в ней ребята породовитее, первый эшелон, так сказать. Первая же могла и хвасталась количеством олимпиадников, призёров различных соревнований и спортсменами. Как ни странно, костяком этих самых олимпиадных и спортивных движух были мы. А что? Стипендия сама себя не заработает. Призовое место в городской олимпиаде могло принести до ста тысяч рублей. Гран-при — сто пятьдесят. Область до двухсот, общеимперский до миллиона. При таком стимуле мы, да и не только мы, хватались за любой подобный движ. Хватались зубами и когтями. Зачастую клановым подняться выше области не помогали ни доп курсы для продвинутых, ни репетиторы. В конце концов, кроме обучения у них было еще множество курсов и занятий, куда уходили энергия и драгоценное время. Когда Ван Вановна только пришла работать в приют, она популярно объяснила что, как и почему. Если ты хочешь хорошее образование и в дальнейшем хорошую жизнь, даже если не сумеешь пробудиться, то фундамент надо закладывать уже сейчас. Эту беседу она проводила со всеми ново прибывшими.

Меланхолия меланхолией, эпопея с родителями эпопеей с родителями, но замаячившая на горизонте олимпиада по географии требовала собраться, мобилизоваться и погрузиться в учебу. В итоге из школьной библиотеки меня буквально вытаскивали. Не то чтобы уже было совсем темно или поздно, но сейчас уходит последний автобус, который наших — малышей, ладно, не малышей, в тринадцать уже совсем не малыши, — забирает, а добираться своими ножками до пригорода N далековато.

Под осенним солнцем, пробивающимся через едва покрасневшие листья клёна, прислонившись к витой ажурной ограде, стояла та, кого я меньше всего хотела видеть. Милена Огнева.

Милена Огнева могла бы быть моделью художника, творящим под вдохновением от мадонн эпохи Возрождения. Невысокая, худенькая девушка со взглядом трепетной лани, отрешённой от бренного мира. Чистейшей прелести чистейший образец, если цитировать классика. И да, у меня она с первого взгляда вызывала стойкое отвращение и раздражение. Кто скажет, что я неправа, пусть тот первый бросит в меня камень! Если сравнивать нас сейчас — гордую аристократку в матроске из дорогой ткани, сшитую на заказ, скромные часики на запястье, ценой которых покрыли бы годовой бюджет нашего приюта, и меня, то получится принцесса и замарашка. Пусть у первой школы тоже красивая форма, но моя б/у, хоть ее и подгоняли по размеру, видно, что она с чужого плеча. Мы с Миленой были двумя мирами, которые никогда не должны были пересекаться.

— Привет, ты же Мира? — Окликнула она меня. Очень хотелось пройти, не останавливаясь, может, даже задеть ее плечом, желательно с такой силой, чтобы она упала в дорожную пыль, испачкав чистую и аккуратную школьную форму. Но я остановилась.

— А ты — Милена, — На удивление спокойно произнесла я. — Зачем ты сюда пришла? Гимназия и квартал Огневых в другой стороне.

— Я поговорить хотела, — Милена потупила взгляд, ковыряя асфальт носком туфельки. Да, я пристрастна к ней, но этот жест казался мне слишком детским, наигранным и неподходящим для девушки шестнадцати лет.

— О чем? Нам с тобой говорить не о чем. — Я поправила лямку рюкзака.

— Но мама и папа… в голосе Милены послышались всхлипывающие нотки. — И ты… Я компенсирую… Я вот булочки принесла…

Только сейчас я заметила в ее руках пакет с выпечкой. Сердце снова сдавило странной смесью раздражения и сочувствия. Ей, наверно, сейчас тоже несладко. Вся ее жизнь рухнула в тартарары. Все, что она знала, начало трескаться и рассыпаться на осколки. Я справлялась с этим с трудом, заглушая мысли и эмоции учебой, а как с этим справится хрупкая домашняя девочка, которую всю жизнь любили, опекали и берегли от суровой прозы жизни? Я не представляла. Я могу ее понять, я могла ей посочувствовать, одного сделать я не могла: принять ее.

— Как и что ты собираешься мне компенсировать? Шестнадцать лет родительской любви? В чём ты ее собралась измерять? В булочках? — Милена вздрогнула и слегка попятилась, в ее зеленых глазах, совершенно не похожих на глаза графа или графини, стояли слёзы. — Для нас с тобой лучшим развитием ситуации было бы никогда не встречаться. Что бы ты ни говорила, не думаю, что ты готова все отдать по первому слову, а я, — я насмешливо скривила губы, — Я хочу все и сразу.

Разговор ожидаемо не сложился, а на автобус я опоздала. Добираться пришлось пешком, что не улучшило настроения. Дико хотелось есть. Дурацкие булочки плотно засели в голове. От нечего делать я принялась серфить в сети рецепты. Навык хождения, уткнувшись головой в книгу или телефон, у меня прокачан на максималку, так что врезаться во что-то я не боялась. Ну, а на счёт кухни… Вообще, нас поощряли учиться готовить, в конце концов, не самое бесполезное умение в самостоятельной взрослой жизни, так что кухню никогда не закрывали, а разнообразные ингредиенты всегда были в доступности. Кстати, именно открытый доступ к кухне играл свою роль в адаптации в Приюте. Когда меня перевели сюда три года назад, это было для меня дикостью. За воровством этой самой еды меня ловили не раз и не два. Отъедалась я долго. Привычка хранить про запас сухарик осталась до сих пор. Просто теперь это сухарик, один, чисто для успокоения души, а не пол кровати разной заныканной съеди.

Глава 4

— Я вернулась, баба Глаша!

— Чего орёшь как оглашенная? — недовольно буркнула та, оторвавшись от вязания. Тяжёлые очки в роговой оправе смешно съехали бабе Глаше на нос. Уборщица, а по совместительству и вахтёрша, баба Глаша знала всех, вся, и обо всём. Ну, а ещё обеспечивала носочками, варежками и свитерами. Проще сказать, что из вязаного она нам не давала. Поправив очки, баба Глаша внимательно вгляделась во что-то за стойкой, вероятно, отметила моё прибытие. У нас, конечно, есть определённая степень свободы в действиях и передвижениях, но комендантский час никто не отменял.

— Мирка! — на