— Фрау Ильдирим… — обратился к ней с улыбкой шеф. При свете настольной лампы поблескивал волосок, росший у него на носу. — Вообще-то это ваш случай, и вы, разумеется, можете приниматься за работу. Хотя коллега Момзен тоже проявляет к нему большой интерес. Ему не терпится поработать над настоящим, сложным делом…

— Я ничего не имею и против разборок между завсегдатаями злачных мест, — отозвался тот. — Там осечек не бывает, можно штамповать отличные обвинительные заключения… — Он от души рассмеялся. — Вот на прошлой неделе в Хандшуссгейме, в «Гильбертсе», один тип запер в клозете своего дружка, а потом отмолотил его. То-то он удивится, когда мы вкатим ему помимо злостного хулиганства еще и «незаконное лишение свободы».

Вернц с готовностью заблеял, вторя смеху Момзена.

— Отлично, да, незаконное лишение свободы, почему бы и нет, почему бы и нет, — он с шутливой многозначительностью поднял палец. — Похищение человека!

Уже за одну эту высокомерную интонацию Ильдирим с удовольствием надрала бы этому мальчишке задницу.

— Район называется «Хандшусгейм», с одним «с», а не с двумя. Не так воинственно, как вы думаете: от слова handschuh,[2]а не handschuss.[3]— Она как бы со стороны услышала свой голос и сочла его излишне нервным. — Сама я не стремлюсь изобретать всякие там оригинальные обвинения. Мне достаточно, если они уместны и соразмерны совершенному преступлению.

Момзен высоко поднял одну бровь. Он был просто образцовым экземпляром юриста, а это означало, что среди нормальных людей он выглядел будто восковая фигура из добрых старых времен. Серый костюм, белоснежная рубашка, галстук, выдержанный в серых тонах, над ним мальчишеская голова с хохолком навозного цвета и очки а-ля Франц Шуберт. Ростом он не вышел, и его черные туфли подозрительно напоминали Ильдирим сшитую на заказ обувь, которая в прежние годы рекламировалась на последней обложке журналов: «За две секунды выше на десять сантиметров».

— Еще шесть месяцев назад Гейдельберг был для меня всего лишь картинкой с почтовой открытки, которые продавались даже в берлинских книжных магазинах под вывеской «Красоты Германии». Тут я охотно уступаю первенство в знании города настоящей уроженке Курпфальца… — При этом молодой карьерист взглянул на нее словно на тайного эмиссара талибов. — Но в остальном, уважаемая коллега, полагаю, что я уже приобрел верный взгляд на ситуацию в городе. Если же в чем-то ошибусь, то вы, несомненно, поправите меня с высоты своего опыта.

Ильдирим улыбнулась так, словно была готова перекусить его пополам.

— Коль скоро вы сами упомянули про недостаток своего опыта в конкретных областях нашей профессии, то, на мой взгляд, получится нехорошо, если одним из первых ваших дел станет расследование убийства. Извините, господин Вернц, но я хочу оставить этот случай за собой.

Шеф был явно удивлен. Сказать по правде, в душе он полагал, что для женщины профессия и так большая честь, а то, что она при этом еще имеет право голоса, казалось ему просто неприличным.

— Ну тогда… — это было все, что он смог произнести. — Ну тогда, господин Момзен, позвольте нам с фрау Ильдирим поговорить наедине. А вы можете… — он взглянул на часы, — …использовать ваше легендарное сверхурочное время…

— Ах, у меня гора работы! — засмеялся Момзен. — Я займусь делами, с которыми мы рискуем не уложиться в срок. Между прочим, уважаемая фрау прокурор, там есть и пара ваших.

— Буду только признательна, — процедила Ильдирим, — я смогу спать спокойно, если нарушители правил парковки посидят два дня за решеткой.

Момзен пожал плечами и поднялся с кресла.

— Если человек не оплатит штрафную квитанцию, мир не станет от этого хуже. Но когда такое творят регулярно и без зазрения совести, а наша правовая традиция, требующая строгих мер, попадает в глазах общественности едва ли не в категорию уголовно наказуемых деяний, то, если не принимать адекватных мер, это нас ослабит. А при слабой правовой системе и мир становится хуже.

— Как ловко он формулирует, прямо хоть сразу в печать, — восхитился Вернц.

Ильдирим между тем с мрачным видом изучала план западной части города и улицы, что вели к реке и мосту. Ее интересовало то направление, в котором убегал мужчина в черном. Придется там побывать.

Когда они остались одни, язык тела Вернца кардинально изменился. Бедра помимо воли хозяина выдвинулись из недр мягкого кресла, дыхание участилось, и в нем появился легкий хрип. Бахар Ильдирим уже успела к этому привыкнуть.

— Вы конечно же помните, что одно из ваших первых дел касалось утопленника? Вам ведь доверили! — Вернц наклонил голову набок и лукаво взглянул на свою сотрудницу. Его непомерно крупная ушная раковина задела при этом ворот рубашки.

— Да, я помню, — ответила Ильдирим и слегка нахмурилась, изображая озабоченность, но не получилось. Было лишь заметно, что она очень устала. — Припоминаю также, что добилась тогда неплохих результатов. И я не уверена…

— Ну ладно, — кивнул Вернц, — Момзен и так достаточно загружен и очень многое делает правильно. Ничего, пускай подождет, когда в нашем славном Гейдельберге случится очередное убийство. Если ему повезет, то не придется ждать еще год…

— Повезет, — презрительно повторила Ильдирим, однако обер-прокурор не заметил ее сарказма.

Вернувшись в свой кабинет, на что ушло некоторое время, так как она сидела в здании семейного суда, Ильдирим с досадой плюхнулась в рабочее кресло. Она злилась на себя. Во-первых, когда-то она проявила великодушие и не стала перебираться в свой отдел, уступив место Момзену. Теперь же все больше убеждалась в том, что совершила ошибку. Во-вторых, у нее и без того достаточно дел. Зачем она взвалила на себя еще и это убийство? Естественно, из чистой вредности. И еще из упрямства, благодаря которому она стала тем, чем стала; оно постоянно толкало ее куда-то дальше. Вот только это самое «дальше» не имело никакой определенной цели. Она гневно встряхнула черной гривой: она вела себя как алчный миллионер, которому все кажется мало, разница лишь в их лицевом счете.

Времени на изучение уже имеющихся материалов по делу у нее сейчас не было; в качестве альтернативы она могла воспользоваться дружескими отношениями с Тойером и его нестандартной командой. После дела о поддельном Тернере[4]она иногда играла с его ребятами в «лифт» — разновидность ската, доступную даже комиссару Хафнеру. Она взялась за телефонную трубку.

— Значит, ты собрался домой. Прямо сегодня. — Хорнунг смотрела куда-то мимо него. Казалось, ее внимание приковано к прудику в ста метрах за спиной могучего сыщика. — Что ж, и на том спасибо, что поставил меня в известность, прежде чем завести мотор. Конечно, тебя не интересуют всякие мелочи, например то, что хозяева вернутся лишь через неделю.