И тут же передо мной возникло нечто бесформенное и огромное. Старик. Посмотрите на него… У старика совсем не было волос. Голова его чем-то напоминала бронзовый колокол и была как будто бы спаяна с телом. У него огромный беззубый рот и совсем нет губ — он съел их. Глаза старика были такими же белыми, как у дохлой мыши. Уши маленькие и будто поросячьи. Огромными ладонями с длинными и толстыми пальцами старик хватал еду, лежащую горой вокруг него. И тут я понял, моё тело исчезало по мере съеденного. Всё прозрачней становились мои руки… Кожа на его раздутом животе настолько истончилась, что можно было разглядеть внутренности. Я не пытался остановить старика. Понимал, это бесполезно. Живот всё раздувался и раздувался. Я услышал громкий хлопок, как от выстрела. Ожидаемо, тело старика не выдержало.

Как же хочется вернуть недавний вечер. Никаких тебе стариков, никаких детей, уродливых трупов… Чудесный вечер! Сижу и смотрю в окно: на мутные звёзды; на тёмную улицу, которую не способен осветить один-единственный тусклый фонарь; на блестящие лужи и кроваво-красную грязь. Смотрел бы на них вечно! Но вот скрипнула дверь. Лёгкие, словно детские шаги послышались из прихожей. Это пришла хозяйка дома. Мгновение. И вот она здесь. (Как бы я сейчас был рад этому!) Боже… Расхаживая по комнате и время от времени всплёскивая руками, отчитывая меня за беспорядок, она напоминала одну из моих сестёр. Но тут девушка успокоилась и спросила у меня что-то… Я не помню что. Мне и не хотелось ей отвечать. Пусть уйдёт. Неуклюже, будто пьяная, она упала на диван. Лишь бы не уснула здесь. Её голова лежит теперь на моих коленях, эти пронзительные и светлые глаза… Чувствую себя так, будто вот-вот умру. Моё сердце быстро колотится, а по коже пробегают мурашки. Она протянула руку. Последовал тот же вопрос. Я молчал. Около четырёх минут. Мучительно долгими они мне казались. Будто бы по прошествии этого времени меня ожидает нечто очень неприятное. Нет, не просто неприятное, а я бы даже сказал, ужасное. Конечно. Она просто так меня не оставит. Каждый божий день всё повторяется снова и снова. Она… Ударила меня по щеке. Нет, мне не было больно. Но я совершенно не понимаю зачем. Очень глупо с её стороны. Я поднялся с дивана и направился к лестнице. Ненавижу… У меня застучало в висках. Ненавижу! Ненавижу! Пристрелить бы её, как суку. Противная… Грязная… Убогая… — думал я, пока искал деньги — плату за те дни, что провёл в её доме. Я подошёл к ней, меня всего трясло, швырнул купюры на рядом стоящий стол и как можно быстрее, чуть ли не бегом, только и успев, что схватить пальто, шмыгнул за дверь. Я ощутил холод грязной тёмной улицы. Прогорклый дым ударил в лицо. Не успей я сделать и пары шагов, как начал накрапывать дождь. Пускай. Мне всё равно. Дожди здесь — частое явление. Я привык к постоянной сырости. Уйти было не таким уж плохим решением. Приятно слушать шум ветра, срывающего с деревьев красные листья и бросающего их такую же красную грязь. Мне казалось тогда, он разговаривал со мной. Да-да, именно со мной. О… Я хотел бы раствориться в этой тёмноте, стать частью улицы. Быть незримым немым и бесчувственным. Нет, не вернусь я больше в этот дом! Устал. Мысли путались, переплетались, сливались вместе. К чёрту! Её образ нескоро оставит меня. Это не пройдёт просто так. Ведьма! Я всё-таки её пристрелю… Долгие часы моё сердце ещё билось так, будто бы вот-вот вырвется из груди, а в голове не смолкали голоса. А я всё шёл. Даже не заметив, как наступил рассвет. Он был серым, медленно переходил в синий, позже — в жёлтый. Спокойная тихая бесконечно пустая улица преображалась. В мутных окнах зажигались жёлтые огни. Только дым, сопровождающий меня весь мой путь, никуда не исчез. Даже казалось, что он становился гуще. Чтобы вдохнуть, нужно было приложить некоторые усилия. Жгло глаза и нос. Это отвлекало меня от собственной трагедии. И всё будто бы даже хорошо…

— Ты лишился дома по собственной глупости. Лишился человека, которому был небезразличен. Ради чего? — услышал я тихий голос.

— Я знаю. Но, видишь ли, с ней я уже давно был несчастен. Лучше так, чем терпеть это ещё чёрт знает сколько времени. Не думаю, что смог бы прожить настолько долгую жизнь, чтобы тратить время на то, чего я совсем не хочу. Каждый имеет право быть счастливым. Я не исключение. Счастье — это как хороший наркотик. Оно делает существование не таким болезненным. Я просто устал от неё. Но это не такая большая потеря. Безусловно, её красота восхищала меня, только вот не одна она обладала этим качеством.

— Красота… Всего лишь красота. А как же любовь? Прекрасное чувство привязанности и беспомощности. Искать идеал бесполезно. Искать нужно нечто другое. Ты и сам это отлично понимаешь. Вижу, что понимаешь. Знаешь, я ведь был женат. Я безумно любил свою жену. Седая, в бесконечных морщинах, с гнилыми серыми зубами, с глупым и ленивым взглядом. Я любил её потому, что она могла быть только моей и ничьей больше. Мой серый воробышек! Когда мы полюбили друг друга, тогда-то и стали одним целым. Мы слились вместе! Это было чудесное время. Но… Даже самые прелестные воробышки долго не живут. Она сгнила. Это меня ничуть не расстроило. Я продал её кожу сапожнику. Волосы — парикмахеру. А из костей вырезал несколько чудесных статуэток. Она не умерла напрасно, я сделал всё, что было в моих силах. Это чувство толкает людей на невообразимые поступки. Разве не из большой любви я сделал это? Ведь можно было просто выбросить противное гнильё где-то у дороги.

— Я не верю в то, что человек способен искренне любить кого-то кроме себя.

— Как скажешь. Спорить я не собираюсь. Делай что хочешь.

— Все вы так говорите! Все! Каждый говорит мне делать то, что я захочу, но когда я начинаю, меня пытаются остановить.

— Ты ребёнок, который никогда не повзрослеет… Рядом с тобой страшно находиться. Ты не способен понять простых вещей.

— Ошибаешься…

— Поверь мне, я много раз встречал таких, как ты. Уж я-то вижу тебя насквозь…

— Заткнись!

— Посмотри же на себя! Ты жалок и отвратителен!

— Ах… Да, ты прав, я верю тебе… Мы с тобой так похожи. Я понял! Ты просто моё отражение… Поэтому