— Это будет круче и ядерной войны, и инопланетян. Перестанет работать вся система. Эти кризисы — первые звоночки, чесотка в носу перед чихом. Мы на краю. Грядет глобальная война, вымирание и хаос.

Не найдя пепельницы, Сергей устроил окурок на краю железной подставки для паяльника.

— Ну, война уже идет, выйди на улицу. Миш, с праздником тебя, спасибо за беседу и что поделился, жалко, что в семье у вас так получилось, но я спать. Сорри.

Он поднялся, потянулся до хруста в костях, и, гася зевок, протянул Мише руку. Она повисла в воздухе.

— Ты считаешь, что все нормально, если режут не тебя, а на улице кого-то, — терпеливо произнес Винер, глядя на Сергея снизу вверх. — Человек с ножом — за дверью, Сергей. А у тебя сын и жена. Я предлагаю спастись.

— Спасибо, Миш. Ты настоящий друг. Сделай шлем из фольги, мысли подслушают.

Перевел в шутку, надоело стоять с протянутой рукой. Миша пожал. Ладонь была теплой и влажной. Сергей сильно сжал ее, и Мишины пальцы сбились в связку, но он перехватил руку Сергея и не отпускал.

— Выслушай до конца, пожалуйста!

Сергею стало жаль Винера. От него не убудет, а у Миши наболело.

— Иностранцы уже валят. И наши, не олигархи, просто богатые люди. Чуют жареное. Думают, там лучше. В ближайшие месяцы начнется.

— Что?

— Не знаю. Бунты, этнические конфликты, а я к ним настороженно отношусь, ты понимаешь. В городах будет ад. Близко к человеку — близко к смерти. В Москве половина умрет. — И, помолчав, продолжил: — Отец оставил мне бизнес. Санаторий в Тверской области, «Заря». Двадцать гектаров, лес и речка. Там сто лет не жили, все надо восстанавливать. Но поблизости нет крупных городов, магистралей и стратегических объектов. В случае конфликта, не дай бог, там ни бомбежек, ни беженцев не будет. Есть дома и пресная вода. Можно подключить водопровод, газ и электричество. Мы уедем туда, отгородимся от мира и попытаемся выжить. Здесь даже пробовать не имеет смысла.

— Мы?

— Я, ты, семья твоя. Еще людей найдем.

— Чем заслужил доверие?

— Я калека. Сам не выживу. Убьют, из-за собственности или развлечься. А ты лидер, и человек порядочный. Я тебе доверяю.

У тебя просто никого больше нет, думал Сергей. Все твои друзья — такие же бледные очкарики, чахнущие у мониторов и напуганные реальным миром. Он решил успокоить Винера.

— Знаешь, мне сон недавно снился. Еду я с семьей в поезде, и вагон начинает трясти, а поезд набирает ход. Я — к проводникам, а они заперлись у себя в купе и бухают, а вагон уже ходуном, на ногах не устоять и вцепиться не во что. Все трещит, разваливается, болты скрипят и вылетают. А за окном такая жуть, что не веришь глазам и на скорость списываешь. Я ползу кое-как к машинисту, а там только топка и кочегар. Молодой парень, жилистый, загорелый. Как герой советских пятилеток, помнишь, на плакатах? Мышцы, чуб, зубы белые, на куртке вышито — КРЮЧКОВ… Тело блестит от масла, пота, швыряет лопаты в топку, ржет… И я вместе с ним начинаю ржать, хватаю вторую лопату и бросаю уголь в топку, чтобы еще быстрее, чтобы вылететь в черную дыру с чудовищами.

Теперь не понял Миша.

— И что?

— Реакция на стресс. У меня сны — у тебя графики. Жениться вам надо, барин.

Миша посмотрел на Сергея, будто тот его ударил. Сергею стало стыдно, и он торопливо продолжил:

— Надо верить. Год нас поколбасит, два, и опять строить начнем. Так всегда. А ты — как мальчик, спрятался на чердаке со сборником фантастики. Его другие дети играть не берут, а он думает: ничего, вот будет ядерная война, вы умрете, я один выживу и все игрушки — мои… Мы на следующие выходные на шашлык, хочешь — с нами давай, — сказал Сергей, думая про себя: Глашка убьет.

Миша щелкнул клавишей ноутбука. На экране появилась старая фотография. Два бледных худых мальчика в бриджах и матросках напряженно смотрели в объектив.

— Тоже верили. Хорст и Йоган, двойняшки. Прадед по маме и его брат, евреи немецкие. Соперничали всю жизнь. Один в СССР уехал, социализм строить, второй в Мюнхене лавку открыл. Обоих — прикол — в сорок первом посадили. Хорста как шпиона, Йогана как еврея. Хорст вышел в пятидесятом, Йогана отравили газом в сорок втором, в Треблинке. Прадед говорил, все это время и он, и Йоган, каждый на своей стороне, чувствовали, что надвигается. Но верили, что обойдется. Вера иррациональна, Сергей, а интуиция — нет. Веру человек выдумал, а интуиция, очко — его шестое чувство, инстинкт. Ты ощущаешь, сколько черной энергии накопилось в Москве, стране, мире? Неужели не понимаешь, что все взорвется? Это ты — мальчик под одеялом, верящий, что если закрыть глаза, чудовища уйдут. Поздно. Теперь все, что увидишь, будет работать на меня. Говори себе: не обойдется, не верь.

Прощаясь, Миша сунул Сергею толстую файловую папку.

— Посмотри, время будет.

Придя домой, Сергей положил ее на верхнюю полку вешалки, где шарфы и перчатки, чтобы легче найти, когда отдавать.

— Как Миша? — спросила жена. Ожидая Сергея, она прикорнула у телевизора и сейчас давила зевок, двигая челюстью.

— Лечиться надо Мише. Электричеством.

* * *

Бог, создавший Москву, был небесным беспризорником, в лохмотьях и с грязными руками. Он вылепил город из обломков и осколков, воткнул в него краденые блестяшки, а когда не помогло, наклеил повсюду фантиков от жвачек.

Серая масса облаков висела на заводских трубах и шпилях высоток, как грязное одеяло на гвоздях. Солнца не было. Сергей не помнил, когда последний раз смотрел на небо в Москве. Его как будто не было в этом городе, как не было белого снега, а был серый, как не было воздуха, а была выхлопная труба с присосавшимися к ней в надежде на успех пятнадцатью миллионами.

Прошло больше трех месяцев с их разговора с Винером, но Миша никак не успокаивался. Он присылал Сергею статьи и ссылки на форумы, где обсуждался неминуемый конец света. Сергей, чувствуя себя обязанным Мише уже потому, что тот был калекой, исправно читал все и скоро почувствовал, что сам начинает сдвигаться. Он стал участником пары форумов. Люди в них походили на набившихся в тесный тамбур вагона курильщиков. Дым висит под потолком, ест глаза, царапает ноздри на вдохе, оседает пленкой копоти на коже, а они все равно продолжают курить, кашляя, смаргивая слезы, падая друг на друга при толчках поезда. Так же и в форуме люди пугали других и пугались сами, с радостным воодушевлением смакуя грядущую гибель всего.

Встречаясь с Сергеем, Винер всякий раз спрашивал — не передумал ли он. Этими вопросами и письмами он добился того, что возможность уехать стала частью жизни Сергея. Он отрицал ее, но подсознательно с ней свыкся. И против воли стал думать каждый раз, стоя в пробке: правда, за что цепляюсь? За зарплату, «возможности» или счастье свысока смотреть на тех, кто не в Москве? Но он не получал больших денег, и город высасывал их подчистую.