Любому производству нужны и удобны не обременённые семьёй работники, а посему руководство фабрики взяло меня в оборот, посылая в командировки по служебным делам, так что вскоре я объездила всю Сибирь и Дальний Восток, случилось побывать на Байкале, в Иркутске, в Улан-Удэ. Названий всех населённых пунктов не перечесть, а иных уж и не припомнить, но в одну из таких поездок мы оказались в селе Бичура. Это, на первый взгляд непримечательное место, посетил в своё время адьюнкт Российской Академии наук Паллас6, чья фамилия навечно вписана в зоологические таксоны описанных им видов животных.

На самой швейной фабрике не было ничего необычного, но то, что произошло в воскресный день запомнилось на всю жизнь. Нас поселили в общежитие, и выглянув утром в окошко я изумилась тому, что по дощатым улицам взад-вперёд ходят необычно одетые женщины, те же самые, что в синих халатах и косынках трудились на фабрике. Вместо невзрачной рабочей одежды, теперь на них были красные юбки и жилетки, поверх — расшитые яркие фартуки. На голове кичка — ловко повязанный платок с торчащими на стороны тряпичными рожками и шишкой узла на лбу, а на груди — звенит при шаге монисто, бусы из монеток в пять рядов. И в магазин в эдаком наряде, и просто так, ради воскресного праздничного дня.

Позже мне растолковали, что бОльшая часть жителей этого старинного, основанного в 1723 году села старообрядцы. Есть и православные, и буддисты, но тех — большинство.

Они хорошие люди, честные, трудолюбивые, но как бы сами в себе, живут замкнуто, в гости не зовут, а ежели кому и вынесут испить водицы, так той посудой побрезгают, выбросят после.

Помню ещё, было дело в Кемерово зашли с начальницей в кафе покушать, а там одни мужчины. Заказали, ждём, а тут официант, говорит, мол, вам с того столика графин пива попросили передать. Потом уж те, которые угостили, подсели к нам. Вежливые мужчины, шахтёры. Чистые, приятные, весёлые, а под ногтями угольная пыль и вокруг глаз обведено тонкой чёрной линией.

… Да… Байкал, Улан-Удэ, Дальний Восток, Кемерово, Бичура… Поездила я на своём веку, повидала всякого. А теперь что? — от кровати до кухни и обратно, да и то не своими ногами, верхом на коляске. Помощница приходит дважды в неделю, но и она тоже немолода, не дотолкает коляску через порожек до балкона. Не от хорошей жизни ходит за мной, старухой. И хотя она давно уж не вытирала пыль со шкафов, — пускай. Ведь и пол протрёт, и продуктов принесёт, и приготовит… Лишь бы приходила. Всё — живой человек, есть с кем поговорить. По душам.

Успеешь ли ты…

Время… Обвиняя в наших потерях, мы наделяем его безмерной важностию, хотя, коли по чести, оно само подневольно, и если изловчится когда обойти кого стороной, не спросясь, — делает это. Хотя и неуверенно, пугаясь собственной решимости, но д е л а е т!!!

И тут уж отыщется некто, который посетует, осудит, кивнёт в его сторону, да спишет все собственные огрехи на его счёт. Время же, что в иной час тает, как некогда обращается в воду сугроб под пристальным взглядом солнца, для кого-то теперь замирает на месте неспроста или тянется, противу обыкновению, непростительно долго.

Да не из шалости оно идёт себе самому наперекор! Не без причин та отсрочка, не для нервной, пустой горячки ожидания, но для раздумий о верности того, во что поверилось вроде бы ни с чего. Чревато минутное очарование, кому, как не времени ведомо то. ВедОмые опасны, вредны себе и причина несчастий для имеющих их в виду. Неспроста, но без корысти, лишь по причине истинных к ним чувств.

Из напраслин, возводимых на время, одна лишь верна — непреклонность. Неумолимость его конечности для любого из… Ох, как бесспорна, как очевидна она. Только никому не обвинить время в равнодушии, и что пойдёт оно дальше, не обернувшись ни разу, и не уличить в намерении причинить беду небытия. Не может быть того, чтобы так запросто вершило оно приговор.

Время лишь тем и живо, что побуждает избежать забытья, исчерпав в себе несчастье зла, да переполниться добром любви ко всему, ко всем, не позабыв при том и про самоё себя, что только кажется просто. Та неприязнь — помеха разглядеть прежде человека в себе, нежели в иных.

И всё же… В мгновения, когда время пропускает вперёд, а само присаживается на скамью вроде бы как передохнуть, сгибаясь, смотрит в пол, да машет тебе идти дальше одному, без него, делается тихо и светло.

Оглушённый этой тишиной, наблюдаешь за тем, как замирает зыбкое марево прочего мира, так что можно понять, узрев, не то подробности, но загодя побуждения, а с ними и несостоявшееся, зряшное отчаяние, пустота выстраданной многими усилиями надуманной радости. И она оказывается не той, не тем, ради чего стоит отстраниться от мира в сердце.

Вне времени ты один на один с собой. Непостоянство, затерявшись в вечности, лишает суетность той, некогда сочинённой для неё важности. И… что тогда? Которое кроме?

Время… Оно стоит подле каждого из нас с секундомером, и ждёт нажать кнопку, и глянув на циферблат, оценить: уложился ли ты в отпущенное или сделал чуть больше, меньше, чем мог. Но услышишь ли ты? Успеешь узнать про то?..

Время… Оно в тебе самом.

Под цвет летних облаков

Я помню, как его зовут, но не скажу никому…

Автор

Он был похож на ангела. Но не того его воплощения, с нимбом над льняными кудрями и крыльями за спиной, что выписан не раз кистями гениев. В тех удел выдавали глаза, у этого взгляд бледно-голубых, до прозрачности, очей был дерзок. Он взывал к жизни, вызывая её на разговор не по рыцарски, не на поединок, а «за угол» или попросту: «ну-ка, давай выйдем».

По этой причине жизнь мотала его по камерам, зонам и этапам, не в отместку, но в назидание. «Учила» обращаться с собой. Но сей диковатый ангел с пыльными, синими от наколок руками, так и не сумел приноровиться держать лук, а заместо стрел хранил в одном из карманов пиджака свинчатку и нож-бабочку, а в другом — коробку дешёвых крепких папирос и спички, кои ловко возжигал одной рукой, щелчком большого пальца, по-босяцки. То умение было предметом его особой гордости, отличавшее от сверстников, прозябавших за школьной партой, покуда он