туда-сюда в защитных костюмах космонавтов. Вот по двору идет один, весь в белом, как снеговик, – катит на рохле[8] тюки белья.

– Ольга, как хорошо, что вы пришли! – выпалил Ванюков на бегу, увлекая ее за собой. И сделал это с таким видом, будто они уже сто лет были знакомы.

Один из кабинетов, в котором раньше была касса платных услуг, стихийно превращался в волонтерскую базу. Вбежали туда.

– Вот стул, вот стол, вот компьютер. Списка задач никакого нет. Сейчас сюда повалят люди. Я им всем что-то пообещал… Придумаете, как их организовать? Я буду на связи.

Не успела Оля ответить, как новый знакомый испарился. Только она сняла и закинула на спинку стула куртку, как в дверь постучали:

– Волонтеров тут набирают?

Так Оля и стала набирать волонтеров.

Людей приходило столько, что в помещении порой негде яблоку было упасть.

– Вы кто? – спросила Олю с порога незнакомка в один из таких дней.

– Я Оля. Сижу тут, с людьми общаюсь.

– Ага, координатор, понятно. – Девушка по-хозяйски вошла внутрь. – Я Юля, директор «Фонда 52»[9]. Тоже на звонки отвечаю, давайте усилия объединять, что ли.

Наконец-то деятельность, которую Оля беспрерывно вела последние несколько дней, обрела название. Координатор волонтеров – а что, неплохо! К тому же теперь она была не одна.

* * *

Работа в «штабе» закипела. В день приходило по сотне человек, и в крохотной комнатке их толпилось одновременно десятка по три. Девушки вместе проводили отбор, а Ванюков затем адаптировал вновь прибывших: устраивал медицинские ликбезы, инструктировал врачей о том, как общаться с новыми помощниками.

Со временем Оля даже выделила для себя несколько категорий волонтеров.

Одна из таких – футбольные фанаты. Как-то раз двое ребят, поклонники противоборствующих команд, везли на каталке бабушку, а потом нежно переложили ее на постель. Один подоткнул одеяло, другой его подождал. Оля заметила и спросила: «А вам вообще нормально вдвоем? Вы же друг друга отметелите, если встретитесь на матче». Те ответили, что игра игрой, а здесь у них одна цель, здесь они – команда.

Вторая категория – топ-менеджеры крупных компаний и банков. В волонтерской компании любят вспоминать, что как-то санитарка попросила вымыть полы в реанимации девушку-волонтера. Та безропотно взяла ведро и тряпку и принялась за работу. Санитарка не знала, что дает распоряжение одному из руководителей Сбера.

Еще среди волонтеров Оля познакомилась с группой продюсеров. Катя работала в кино, Настя тоже, Ирина – на мероприятиях, а Ксюша, ее дочка, – на телевидении. Ирина и Ксюша стояли у самых истоков: они были знакомы с Ванюковым еще до пандемии – устраивали в больнице конференции. Как только больницу сделали ковидной, Ирина написала, что готова помогать всем чем скажут. Начала с доставки защитных костюмов медикам и развозки докторов, потом участвовала в подготовке корпуса к эксплуатации после ремонта (кстати, привела туда много своих друзей, и тогда же пришла помогать и ее дочка).

Да и кого только не встречала Оля в 52-й больнице! Психологи и журналисты, менеджеры и юристы, врачи и банкиры, выпускники детских домов и социальные работники, директора и бизнесмены… Или вот Паша. Паша – бармен. Он пришел, потому что ему было любопытно посмотреть, как устроена больница изнутри, а остался надолго.

Среди волонтеров были и пишущие люди. Оля отмечала глубоко личные полевые заметки Кати в фейсбуке, читала надрывные посты Альбины, любила трогательные зарисовки Насти и заметки-«киносценарии» Ильи. А Таша по мотивам своих волонтерских заметок даже книгу выпустила.

Чуть позже Оля целиком взяла на себя координацию новичков, а ей, в свою очередь, помогали вчерашние волонтеры, которые уже ориентировались в больничных процессах. Одну из историй знакомств с волонтером Сашей Оля вспоминает с иронической улыбкой.

‹…› Теперь я знаю, что такое выгорание – не офисный тихий сплин, когда жемчуг мелок или кофе недостаточно хорош. А когда дотла. Меня начинает все бесить, хочется забиться в норку. ‹…› Не помогает ни какао, ни какао с вином, ни вино без какао.

Страшнее всего в такой ситуации потерять бдительность. Несколько раз ловлю себя на мысли «и так пойдет», но ловлю вовремя. Это ж позор – провести больше двух месяцев в «красной зоне» – и сейчас лажануться. Меня переводят в другую реанимацию. Саша предупреждает, что морг лучше – потому что «там тихо и никто не орет». Нет, мне уже не кажется это диким. Вот такие вот дела.

‹…› В одну из смен я увижу, как в санитарной комнате плачет медбрат. За смену у него освободится половина коек в боксе. Мне очень-очень хочется его пожалеть, но я не могу найти нужные слова, все кажется дурацким и банальным. ‹…›

Болезни уравнивают людей. Болезни и смерть. В больнице совсем не важно, красивый ты, умный, сколько у тебя лайков, какая профессия. С моим трагическим мироощущением вся жизнь – больница, люди страдают от боли, одиночества, беспомощности, потерь, ожидают лучшего и выписываются только на тот свет. Поэтому для меня все люди равны, как перед друг другом, так и перед Богом. Сколько бы мне ни говорили, что равенства не существует.

‹…›

Из-за ковида не просто посещения запрещены, больным даже нельзя выходить в коридор, только в туалет – тем, кто не в боксе, а в общей палате. А двигаться надо.

‹…›

В нашем корпусе есть пациентки Лолита и Эсмеральда. Отчества обычные – Федоровна и Николаевна, кажется.

‹…›

Новая бабушка, неходячая, называя свой возраст, ошиблась на десять лет. Волнуется за полупарализованного деда, который остался дома один. Позвонили ему на домашний с моего телефона.

‹…›

Привезли мужчину лет пятидесяти в реанимацию на кровати, а там говорят – почему он одет, раздевайте. И все вещи забирайте. Кроме нательных вещей забрала у него и отнесла в палату телефон и грушу. Нельзя в реанимации ни телефон, ни грушу.

‹…›

Бабушка попросила растереть ей ноги. Мышцы слабые, ходит несколько шагов с ходунками. Точнее ходила, пока не заболела. Пока [я] растирала, [она мне] рассказала всю свою жизнь: первый муж ушел к другой, там и умер оттого, что сковырнул родинку. Сын женился, родился внук, но мать их бросила, а сам сын, отец ребенка, погиб. Одна растила внука, но тот балбесом вырос, нигде не работает, живет с девушкой семнадцати лет, та уже беременна… Не понимает, как могла заболеть, – никуда вроде не ходила, только в социальную столовую за едой, да на диализ в больницу, да еще социальный работник приходит каждый день на 15 минут, да еще внук приходит несколько раз в неделю. «Скажите, я здесь надолго?» – спрашивает. Сатурация у нее 75, а норма с 93.

‹…›

Везла молодого мужчину с процедур в кресле, так он возьми и начни задыхаться и сознание терять. А в нем килограммов 200 точно. В коридоре я его по щекам побила, он пришел в себя ненадолго, но до палаты с кислородом не доехали, прямо в лифте снова начал краснеть и запрокидываться, пришлось в реанимацию вместо палаты срочно. Там ему дали маску подышать несколько минут и выперли, говорят: «Мальчик скорее жив» – мол, нечего мешать тут с ерундой, сами видите – три деда совсем без сознания лежат. Отвезла наконец в палату, там уже медсестры встретили, положили на живот – кислород дали, капельницу поставили. Через полчаса обед был, меня спрашивают, вы не могли бы покормить пациента, и называют его фамилию. Конечно, говорю, могу, он мне уже как родной. Ел, правда, мало, уговаривала как маленького этого великана.

‹…›

Тяжелая была смена. 4 пары перчаток сносила за 4 часа. Расслабляться рано все же. Новый прикид – белый тайвек с голубыми полосками. В комплекте – сапоги-бахилы, которые сползают и мешают ходить.

«Давай я тебе помогу, – сказала мне А., присаживаясь за соседний столик, – говори, что надо делать?»

‹…› Вчера я занимался поклейкой[10] историй. Пожалуй, столько вырезать и клеить мне не приходилось даже в начальных классах, когда склеивали поделки.

Когда А. предложила помощь, даже не было варианта отказаться. Кажется, у медицинских работников это