Её он почти проглядел. Ну, точнее заметил краем глаза, подивившись, что нужно в ночной час в Храме этой одетой в мужской костюм девице, но не признал. А потом вдруг как молнией ударило – это же его наречённая. Во даёт, девка! Неужто с кем другим сговорилась обвенчаться? Оккар почувствовал, как долг, который он себе уже простил, замаячил снова, а дополнительные сто тысяч наоборот подёрнулись дымкой и стали исчезать… Ну нет, – подумал он и решительно направился к ней.

Нет, вы только посмотрите! Куда девался этот тупой овечий взгляд? Словно невеста его – оборотень: днём глядит овцой, а ночью – волчицей. И, надо признать, волчицей ей куда лучше, хоть на человека похожа. А в этом мужском наряде, бесстыдно облегающем тело, как ни парадоксально, даже на женщину смахивает, и куда больше, чем в том унизанном рюшечками и бантиками платье. Вот только обожание из взгляда куда-то подевалось, и, несмотря на то, что ещё днём чувствовал себя этим самым обожанием униженным, теперь он почувствовал себя почти обворованным. Что ни говори, но преданно смотрящая в рот жена куда удобнее, чем эта упирающаяся дикарка. Ух, слониха! И ведь специально наступила, вон как скалится и глазами сверкает. Вот показала бы она своё истинное лицо днём, просил бы не сто тысяч, а в два раза больше! Хотя определённый шарм в ней вот такой всё же есть… на любителя. К коим Оккар совершенно не относится.

– Обвенчайте нас! Прямо сейчас! – приказал он настоятелю, и по глазам понял, что сейчас тот откажет. Просто чтобы продемонстрировать свою власть. Ну и потому, что глубоко в душе ненавидит и боится колдунов, даром что служитель Пяти, а колдуны – это всем известно, дети Тёмного. Ненавидит, боится и люто завидует, ведь, положив всю свою жизнь на служение богам, только и может, что проводить обряды, а любой мальчишка, отмеченный благодатью Тёмного, даже без обучения, даже ни разу не посетив храм, способен творить чудеса.

И тут словно сам Тёмный встал рядом – Оккару показалось, что он даже какое-то дуновение у плеча ощутил. И всё переменилось.

– Хорошо, пойдёмте, – сказал настоятель, а его, Оккара, невеста запаниковала, хоть и не сразу. Сначала она ещё пыталась что-то сказать, а потом задышала часто-часто, как выброшенная на берег рыба, и таким животным страхом от неё повеяло, что не склонный к утешению истеричных барышень колдун всё-таки сказал:

– Не бойся.

Разумеется, не помогло.

Тёмный не только помог, но и славно подшутил. Оккар даже мысленно поаплодировал тому и поклон отвесил, хотя, положа руку на сердце, хотелось выругаться. Но кто же ругается в ответ на особую божественную милость?

К тому моменту как очнулась его жена, он уже почти успокоился, и теперь даже с каким-то злорадством – не делает ему чести, но из песни слов не выкинешь, предвкушал её реакцию. Напрасно. Иллика восприняла венец с потрясающим равнодушием, как и то, что очнулась в доме мужа, впрочем, как позже выяснилось, причина была в её невежестве. Она просто не понимала, насколько всё теперь у них завязано друг на друга.

– Я заведу любовника! – сказала она, и Оккар еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Любовника. С таким венцом. Ага. Впрочем, на здоровье. Это он ей при любом раскладе готов уступить, и предупреждать о невозможности вовсе не планирует, а вот клинки в женские руки – никогда!

Клинки… Единственное, чем он может гордиться хоть немного. Оккар всем говорил, что они достались ему от отца, но правды в этом не было ни на грош. Отца своего он не знал, оружие же снял с трупа врага, даже, пожалуй, Врага – с большой буквы, ибо победа обошлась ему так дорого, что до сих пор сводило скулы и хотелось убить гада ещё раз, и не один раз, стоило только вспомнить. И уже даже только поэтому клинки он не отдаст. Никогда и никому. И уж точно – этой странной и нежеланной женщине, по какой-то насмешке богов его пожизненной жене, с которой теперь ни развестись, ни разъехаться, и которой не изменить.

– Как рассветёт, отправимся к твоему отцу за деньгами, – сказал он ей. И больше ничего говорить не собирался, но вдруг заметил, как она стискивает руки – Иллика тут же их расцепила под его взглядом, но стало только хуже – белые, стремительно краснеющие следы от её пальцев, как укор ему, и глаза, в которых вызов еле-еле прикрывает подступающую истерику…

Ему вдруг стало стыдно. Ну, в конце концов, она просто девчонка. Богатая, избалованная и глупая, ничего о настоящей жизни не знающая, и он, в полтора раза её старше, хочется верить, что в разы мудрее…ну, про красивее и изящнее просто умолчим, в общем, не к лицу ему вымещать свою досаду на этой убогой. Оккар поморщился и, сам себя не узнавая, произнёс:

– Если тебе нужен праздник, пусть будет праздник. Я не против.

– Да по… – начала эта рыжая бестия, он поклясться был готов, что его посылают, уж очень однозначна была интонация, даже обрадоваться успел – нет, и слава Пятерым, но… – Да, пожалуй, – сказала Иллика, и он скривился. Всего секунда душевной слабости и излишней мягкости, и вот тебе совершенно бессмысленные дела на несколько дней. Скверно. Но теперь уже ничего не поделаешь.

Праздники Оккар не любил. Даже почти ненавидел. Потому что на праздниках всегда собиралась толпа, а, как известно, даже самые адекватные и вменяемые люди, собираясь в толпу, превращаются в идиотов. В глупо хихикающих, сплетничающих идиотов, это если говорить о праздниках. И это, конечно, куда лучше, чем озверевшие идиоты с факелами и вилами – было в его непростой жизни и такое, но всё равно противно. Аж передёргивает. А уж праздник, где ты – центральный экспонат… И где была его голова, когда он ей это предложил? А она, хоть и дура, но каким-то женским коварством поняла, что от праздников его воротит, и теперь вот отыгрывается вовсю, он уже слушать устал, сколько у них будет перемен костюмов, перемен блюд и ещё каких-то там перемен. А Берней слушает и от удовольствия щурится… и только когда Иллика отвлеклась ненадолго, шепчась с сестрой, наклонился к новоиспечённому зятю и бросил:

– Ещё сто тысяч за внука в течение года!

Оккар тут же ощутил себя окончательно униженным и оплёванным, хотя тесть, наверняка, добивался не такого эффекта, может, даже приободрить хотел. Но это был теперь больной вопрос: воздерживаться всю жизнь колдун, естественно, не собирался, но и представить интим со своей женой пока не удавалось. Впрочем, с голодухи, наверняка, и такая сойдёт. А ведь насколько сестра у неё аппетитнее… Он вздохнул и тотчас же невольно вздрогнул, когда слух выхватил произнесённое его женой «Сказание об Алларе». Ну конечно, какой ещё спектакль для демонстрации на их свадьбе могла выбрать его душка-жена, как не тот, где сжигают колдуна… Ну, ничего. Будет и его очередь веселиться. И скоро. Уже очень-очень скоро. Надо только как-то пережить эту вакханалию, в которую по собственной глупости вляпался. Больше никаких уступок этой змеюке, да ей не то что палец в рот не клади, к ней вообще приближаться опасно.

Единственное, в чём он был с этой рыжей согласен – истинные венцы надо скрыть. Купить какие-нибудь ювелирные штуковины и носить, хоть и ненавидит он, Оккар, всякие побрякушки, но выставлять напоказ свои уязвимые места – куда хуже.