сразу поняла, что имеет в виду Фарах: «Помоги мне стать вдовой». Она скрестила руки на груди:

– Двое исчезнувших мужчин в одной деревне – такое точно не пройдет незамеченным. Что ты скажешь полиции?

Фарах аж подскочила на месте, преисполненная надежды и кипучего энтузиазма:

– Пусть найдут труп, все будет выглядеть как несчастный случай! К тому же Рамеш-то давно пропал, лет пять уже прошло, да?

– Несчастный случай? У тебя мозги есть? Самир что, споткнется и пару раз упадет на кухонный нож? Или застрелится из пистолета, которого у него нет?

– Так, окей, я не все детали продумала, для того ты мне и нужна! Мы сделаем в точности как ты пять лет назад, только выдадим результат за несчастный случай.

– Мы? – Гита попятилась, выставив руки ладонями вперед. – Я тут вообще ни при чем.

– Еще как при чем. – Побитое лицо Фарах вдруг сделалось странно спокойным, плечи расслабились, голос стал тише. Отчего-то в ней проявилось чувство собственного достоинства, и даже спина гордо распрямилась – Фарах как будто стала выше ростом.

Гита оторопела от такого внезапного преображения.

– Остальные заемщицы уже ждут, что ты и дальше будешь покрывать мои долги, если Самир продолжит отбирать у меня деньги. Подумай об этом хорошенько. Ты в группе единственная, кому не надо заботиться о семье. А если нам перестанут выдавать кредиты, ты станешь единственной, о ком семья не сможет позаботиться. – Фарах опять подступила ближе. – Так что именно «мы», Гитабен.

Ее логика была безупречна – она сказала чистую правду. Но эта смелая демонстрация ума вызвала у Гиты злость.

– Держи свои киношные реплики при себе и убирайся к черту из моего дома!

Фарах тотчас поникла, растеряв весь кураж, и Гита снова узнала ее, жалкую и несчастную.

– Гитабен, прошу тебя…

– Нет.

Фарах уходила так же, как пришла, – с поникшей головой, сгорбив плечи, будто вечерний воздух давил на нее неподъемным бременем. Гите, глядевшей этой женщине вслед, вдруг захотелось окликнуть ее, позвать обратно – не для того, чтобы согласиться на ее дурацкий план, а чтобы угостить чаем с молоком и специями, поговорить об ужасающем одиночестве и затаенной ненависти, которые всегда сопутствуют заплывшим синяками глазам и сломанным ребрам. Но потом Гита вспомнила, что Фарах идет домой, к детям. И порыв угас сам собой.

2

Гита считала себя самостоятельной женщиной, которая всего добилась сама. Всего, кроме вдовства. Вопреки мнению соседей, она «сняла кольцо из носа» не потому, что убила Рамеша. Более того, у нее ни разу в жизни не возникло желания его убить. Хотелось уничтожить только некоторые свойства его натуры – те, что делали его гневливым и злопамятным, заставляли напиваться и обвинять ее в том, что у них нет детей, хотя причина с равной долей вероятности могла быть и в нем самом. Но в ее семейной жизни, даже когда отношения с мужем стали токсичными и он начал распускать руки, был не только негатив, никуда не исчезло то, что Гита в нем любила – те свойства Рамеша, которые сейчас, если она теряла бдительность, утрачивая контроль над своими чувствами, по-прежнему вызывали у нее непрошеную нежность.

Теперь она думала о Рамеше скорее по привычке, чем из чувства долга. Ей казалось, что воспоминания о нем принадлежат не ей, а кому-то другому – они сделались какими-то нереальными, киношными, что ли. К примеру, как Рамеш спас руки Гиты от ожогов, идеально поджарив пападам[7] вместо нее, когда его родители пришли на смотрины невесты. Или как в первый год их брака он засыпал, забыв свою ладонь у нее на плече, на бедре, на животе. Как учил ее свистеть двумя пальцами, как хохотал, когда у нее это не получалось и вместо свиста изо рта с шипением вырывались брызги слюны. Он хохотал, и от уголков глаз у него разбегались морщинки.

Но со временем Рамеш научил Гиту не только свистеть. Он научил ее не перебивать его, не пересаливать еду, правильно извиняться, если ему казалось, что еда все-таки пересолена («Ты был прав, я не права, прошу у тебя прощения»), и молча принимать пощечины. А еще кормить его на половину семейного бюджета, потому что вторую половину он оставлял в лавке Карема, но при этом по-прежнему требовал себе полноценный рацион.

Гите никакие уроки были больше не нужны. Когда Рамеш исчез, она поначалу винила себя, потом – Карема. Этот человек ассоциировался у нее с запахом самогона, которым разило от Рамеша, – сладковатым, но омерзительным. Эта тошнотворная вонь пропитала кровать, Гиту, весь дом. Ей вдруг подумалось, страдает ли Фарах от мужниного перегара так же, как она, научилась ли дышать ртом? И сразу возникло острое желание выговориться и выслушать Фарах, поделиться с ней откровениями человека, уже претерпевшего кораблекрушение и выжившего на необитаемом острове.

«Если тебе так одиноко, – разозлилась на себя Гита, – заведи собаку».

Рамешу не хватило духа достойно уйти, хлопнув дверью после громкой ссоры, – нет, он попросту исчез однажды безоблачным вечером вторника. За ужином Гита не перебила его ни разу, ундхью[8] не было пересолено, а когда пришло время ложиться, он поцеловал ее, и она заснула с улыбкой на устах. Как блаженная идиотка. Последний удар от Рамеша был таким: он подло сбежал, оставив жене свои долги и ее бесполезное лоно, а всем остальным в деревне – бесконечный простор для слухов и пересудов о том, какие-такие зловредные козни супруги заставили его исчезнуть. При этом надо добавить, что до сих пор Рамеш никого не прислал за своими вещами и не заявил прав на дом. Даже его старший брат, который жил в бунгало в городе и заботился о пожилых родителях, не сумел с ним связаться. После этого слухи у Гиты за спиной и вовсе расцвели пышным цветом. Все сходились в одном: Рамеш наверняка мертв, другого объяснения быть не может.

В деревню явились полицейские с расспросами и грубыми намеками на то, что за определенную мзду они готовы заняться каким-нибудь другим делом, но, быстро уяснив, что в этом смысле с Гиты мало что можно поиметь – и как с мужней жены, и как с наследницы покойных родителей, не замедлили резво убраться восвояси. Местных, однако, это ничуть не убедило в невиновности Гиты, и ей единодушно отвели место социально отверженной, как какой-нибудь парии[9]. Тогда-то и пошли слухи, что она чурел из народных сказаний – злой дух, у которого ноги, как известно, вывернуты назад, и он, а вернее, она, зловредная ведьма, скитается по миру живых, чтобы мстить мужчинам, причем ступни, смотрящие в другую сторону, служат обманкой, чтобы жертвы, увидев ее следы, бежали не от нее,