Из-за угла вышли на перекресток несколько мужчин среднего возраста, эдакие tough guys[2], как будто прямо с рекламы: коричневые лица, седоватые виски, белые зубы, на куртках-сафари отложные воротнички ярких рубашек. Они перешагнули это мгновение и вошли в следующее, в котором почему-то все разом захохотали.

Четыре автомобиля, два красных, один темно-синий и один желтый, прошмыгнули из этого мгновения в следующее.

На станции Шелл у черного, похожего на пианино спортивного «порше» открылась дверца, и из нее вылезла длинная красивая нога. В следующем мгновении появилась и вся хозяйка ноги, а потом и друг ноги, беленький пудель.

Едва лишь предлагаемое мной читателю пролетело, как я начал пересекать улицу и через череду мгновений, описывать которые бумаги не хватит, вошел в закусочную ships и вступил в то соответствующее мгновение, в котором заказал через стойку котлету и салат.

— Which kind of dressing would you like, sir?[3] — спросили меня, и пока я соображал, что это значит, почему dressing и при чем здесь одежда, надо мной все время маячило любезнейшее синеглазое, хоть и стандартное, но приятное южнокалифорнийское гостеприимство.

Итак, что же это за город, на одном из бесчисленных перекрестков которого мы только что побывали?

Просвещенный читатель, должно быть, уже знает, что это, собственно говоря, и не город вовсе. И правда, очень мало мегалополис Эл-Эй соответствует традиционному европейскому понятию «город».

На гигантской его территории вы можете неожиданно попасть в пустыню, увидеть по обе стороны фривэя дикие, выжженные солнцем холмы.

Через несколько минут в другом районе вам может показаться, что вы оказались в XXIII веке, на одном из колонизированных уже астероидов, и, если в прозрачном ночном небе между небоскребами Сэнчури-сити вдруг появится снижающийся космический паром, вы и не удивитесь.

Впрочем, на узких улицах Даун-тауна в час пик вы подумаете: да нет же, это обыкновенный город, самый обычный большой американский город.

Вечерами сверкающие бесчисленными фарами, шипящие бесчисленными шинами змеи фривэев весьма красноречиво напоминают вам, что вы в сердце суперцивилизации.

Утром на холмах Бэльэр, на Пасифик Палисэйдс или в кварталах Санта-Моники вы слышите первозданные звуки природы: крик птиц, шелест листвы, шум прибоя. Под окнами висят грейпфруты и лимоны, коты ведут хитрую игру с голубыми калифорнийскими сороками.

Даже климат разный в разных районах города. Вы можете изнывать от жары в долине Сан-Фернандо или в негритянском районе Уотс[4], и в тот же час вы можете блаженствовать под океанским бризом в Санта-Монике или в Венес[5].

В другой день приползет к вам в Санта-Монику туман, и вы влезете в свитер, обмотаете горло шарфом, сунете зонтик под мышку, а ваши друзья в Сан-Фернандо тем временем будут беспечно плескаться в бассейне.

В административном отношении мегалополис Лос-Анджелеса тоже состоит из разных сливающихся городов. Биверли-хиллз, Голливуд, Студио-сити, Санта-Моника, Лонг-Бич — это отдельные административные единицы со своими управлениями. В центре собственно Лос-Анджелес, в котором полтора-два миллиона населения, а во всей куче, во всей галактике, кажется, не меньше десяти миллионов.

Здесь нет вечерней уличной жизни. Будьте уверены, если вы после заката солнца захотите прогуляться по Уилширу или Сансету, к вам через некоторое время приблизится патрульная машина и офицер вежливо спросит:

— Что-нибудь ищете, сэр?

Поначалу это безлюдье меня раздражало. Истекающий электричеством, пылающий, но пустынный Сансет-стрип. Пустынные коридоры королевских пальм на Палисадах. Пустынный Уилшир с его удивительными темно-стеклянными небоскребами…

Друзья говорили мне, что где-то на Уилшире недавно откопали динозавра. Хотелось спросить: живого?

Позже, освоившись в этом немыслимом Эл-Эй, я научился улавливать там по вечерам признаки жизни.

Вот, например, впереди вымерший перекресток. Огромная игривая девица улыбается через плечо, кося глазом на бутылку.

Catch me with Cam-tchat-ka![6]

Реклама водки «Камчатка».

У стеклянного павильона «Джек-ин-зи-бокс» стоят три больших автомобиля.

Шумит листва. Мигают звезды.

Вдруг вижу, из «Джека» выскочил паренек с тремя подносами, на них дымящаяся еда. Несколько ловких движений — и подносы присобачены к бортикам автомобилей. И в автомобилях тоже обнаруживаются живые люди, приподнимаются из кресел, высовываются из окон, едят…

Ободренный этими явными признаками жизни, я заворачиваю за угол и снова вижу нечто человеческое: некто в белом прыгает и бьет голыми ногами в грудь другого в белом. Тишина, молчание: все за стеклом. Школа каратэ.

Чуть повертываю голову — за другим стеклом десяток джентльменов в сигарном дыму вокруг массивного стола: совет директоров какой-то фирмы.

Где-то хлопнула дверь — красноватый свет отпечатался на тротуаре, долетела рок-музыка, замелькали тени, из каких-то грешных глубин выскочила группа молодежи, поплюхались в автомобили, взвыли, отчалили, влились в бесконечный traffic[7], дверь захлопнулась — тишина, безлюдье… Длинный ряд домов с табличками «For rent, no children, no pets»[8], звезды шуршат в королевских пальмах… Вдруг близко скрип рессор, скрип тормозов, скрип руля — из-за угла выползает «желтый кеб», огромный «кадиллак» выпуска 1934 года с надписями на бортах «Содом и Гоморра». Из окна молча и неподвижно смотрит лицо неопределенного пола, одна щека красная, другая зеленая.

Я начинаю догадываться, как много жизни за этими тихими фасадами, в глубине кварталов, на холмах и в каньонах великого города, как много странной, быть может, и таинственной жизни.

Недаром чуть ли не восемьдесят процентов американских фильмов о грехах и страстях человеческих снимаются в Лос-Анджелесе.

Проходит еще некоторое время, две недели или три, и у меня образовывается мой собственный Эл-Эй, мои собственные трассы, пунктиры телефонной связи, моя бензоколонка, мой супермаркет, мои кафе, беговая дорожка, бассейн, пляж — то есть, как и у всех аборигенов, собственная среда обитания, пузырь повседневной жизни.

Могу предположить — «отчуждение» в Лос-Анджелесе ничуть не сильнее, не страшнее, чем в любом другом большом, но обычном городе мира. Да, здесь есть индустриальные джунгли, где можно ехать час или два и не увидеть ни одного, просто ни единого человека…

Однажды мы вдвоем с милейшей калифорнийкой отправились в Лонг-Бич осмотреть музейный лайнер «Куин Мэри»[9]. Прошлявшись несколько часов по палубам, залам и коридорам британского гиганта, отправились восвояси, запутались в светофорах, в разных бесчисленных «рэмпс», в дорожных надписях и заблудились.

Неведомая и невероятная местность вдруг открылась нам. Во все стороны света до самого горизонта простиралась индустрия: портальные и мостовые краны, доки, ржавые громады покинутых кораблей, башни теплоцентралей, яйцеобразные, шарообразные, чечевицеобразные емкости газгольдеров, светящиеся плоскости загадочных мануфактур, мешанина железнодорожных путей, мачты энергопередач, кишечник труб, провода, тросы, кабели словно хаос вычесанных волос, ползущие