— Вы — Василий… Верленович? — неуверенно проговорила Надежда, обращаясь к той его части, которая виднелась из-под капота ржавых «Жигулей».

— Чичас! — донеслось из глубины машины, и оттуда приглушенно закашляли.

Мужчина еще немного повозился в моторе, наконец он выбрался наружу, вытер руки замызганной тряпицей и пристально уставился на Надежду Николаевну.

— А вы, значит, Галины Ильиничны подруга будете! — проговорил он наконец и открыл перед Надеждой дверцу своего «жигуля». Ее небольшой чемодан он засунул в багажник.

— Надежда, — представилась Надежда, устраиваясь на пассажирском сиденье. — А вы, значит, Василий Верленович? У вас родители интересовались французской поэзией?

— Это еще почему? — Дядечка подозрительно взглянул на Надежду. — Мой покойный родитель никогда ничего такого не позволял, он всю жизнь честно трудился на кожевенной фабрике!

— Ну, одно другому не мешает… — смутилась Надежда. — Верлен — это же французский поэт…

— Верлен — это Верный Ленинец! — отчеканил дядечка и включил зажигание.

— Ах вот как… — протянула Надежда и надолго замолчала.

Они проехали по улицам Козодоева.

Городок ничем особенно не поражал воображение — не было здесь ни памятников седой старины, ни импозантных новостроек. Обычный захолустный городок, процентов на сорок состоящий из облезлых панельных пятиэтажек, известных в народе как хрущобы, а на остальные шестьдесят процентов составленный невзрачными бревенчатыми одноэтажными домами с чахлыми палисадниками.

Вдруг за очередным поворотом перед Надеждой открылся старинный парк. За полуразрушенной оградой густо золотели столетние дубы, среди них темно-багряными мазками проступали клены. Дорожки парка заросли неопрятными кустами, но еще были видны, сквозь листву можно было угадать их планировку. А в конце широкой аллеи, обсаженной по краям мощными липами, виднелись руины старинной усадьбы. Желтая ампирная штукатурка была в основном отбита, и сквозь нее проступали грубые кирпичные стены, которые напомнили Надежде плакат из школьного кабинета анатомии — человек без кожи, с обнаженными красными мышцами и кровеносными сосудами.

Рядом с усадьбой пряталась среди деревьев небольшая часовня в готическом стиле, выдавая романтические пристрастия давно почившего владельца имения.

— Как красиво! — невольно воскликнула Надежда, прижавшись к окну машины.

— Державино, — односложно отозвался водитель и почему-то заметно помрачнел.

Они уже почти миновали парк, когда среди деревьев Надежда Николаевна увидела человека.

Это был немолодой мужчина в светлом плаще и старомодной шляпе, с тростью в руке. Он неторопливо шел по полузаросшей аллее. Повернувшись на шум мотора, незнакомец проводил «Жигули» внимательным, сосредоточенным взглядом.

За парком начался более привлекательный район. Среди пожелтевших деревьев виднелись нарядные коттеджи, по правую руку промелькнул современный торговый центр из стекла и металла. Наконец Василий Верленович сбросил скорость и остановился возле аккуратного двухэтажного дома.

— Вот он, наш пансионат! — проговорил Василий Верленович с гордостью. Он открыл Надежде дверцу машины, вытащил из багажника ее чемодан и пошел к пансионату.

За стойкой регистрации сидела полная женщина лет сорока пяти с уложенной вокруг головы пшеничной косой. Приветливо улыбнувшись Надежде, она приподнялась ей навстречу:

— Ждем, ждем! Мы гостям всегда рады!

— Это очень хорошо, — улыбнулась в ответ Надежда Николаевна. — А только где же Галина?

— Галина Ильинична у себя в номере! Ожидают! — При этих словах на лицо дамы с косой набежала легкая тень. — Василий Верленович, проводите гостью!

Надежда Николаевна пожала плечами и пошла вслед за своим водителем. Тот поднялся на второй этаж, прошел по коридору и деликатно постучал костяшками пальцев в одну из дверей.

— Кто там?! — раздался из-за двери испуганный и какой-то полузадушенный голос. — Я же просила не беспокоить!

— Галина Ильинична, это подруга ваша! — проговорил в дверь Василий Верленович. — Доставили, значит!

За дверью наступила настороженная тишина.

Надежда с каждой минутой удивлялась все больше.

Галка ждала ее приезда — а теперь как будто не хочет видеть. Мало того что не встретила на вокзале, так даже из номера не собирается выходить, да и к себе не хочет пускать… Хотя, конечно, учитывая всю эту пластическую хирургию… Но все же это хамство — держать человека перед дверью после тяжелой дороги!

Надежда вспомнила жуткий поезд с неудобными жесткими сиденьями и то, как сосед слева ел отвратительно пахнущие чебуреки, а другой сосед всю дорогу пил пиво и ходил мимо Надежды в туалет, каждый раз с неизменным упорством наступая ей на ногу. И в вагоне было душно, и пахло потом и чесноком, и окна задраены наглухо. И проводница заперлась в своем купе и отлаивалась через дверь, что окна открывать она не будет, а кипятка им не положено, поскольку поезд не ночной. И чей-то ребенок орал все шесть часов без перерыва, так что в конце пути весь вагон дружно мечтал его придушить.

И после такой дороги ее ожидает такой нелюбезный прием!

Первым побуждением Надежды Николаевны было развернуться и немедленно уехать домой, но она вспомнила, что поезд в Козодоеве останавливается только раз в сутки, так что до завтрашнего дня ей все равно никуда не деться.

— Надя, это ты? — донесся наконец из-за двери тот же приглушенный голос. — Ты одна?

Надежда растерялась, не зная, что ответить, но ее провожатый пришел на помощь:

— Одна она, одна, я сейчас ухожу!

Он и правда развернулся и удалился прочь по коридору, оставив Надежду в растерянности перед закрытой дверью.

— Заходи! — раздалось наконец из номера.

Надежда толкнула дверь и вошла внутрь.

В комнате, куда она попала, было почти темно. На окнах задернуты плотные шторы, свет не горел. В глубине помещения в кресле угадывалась человеческая фигура.

— Галь, это ты, что ли? — недоумевая, спросила Надежда и вгляделась в эту фигуру.

— Я, — ответил голос из темноты. Впрочем, в этом голосе не было уверенности.

— А что вообще здесь происходит? Что это ты в темноте сидишь, никого к себе не пускаешь?

— А-а… — протянул голос из темноты. — Ты меня не видела… увидишь — больше не будешь спрашивать!

Щелкнул выключатель, и на столе вспыхнула настольная лампа под розовым абажуром. В ее неярком свете Надежда Николаевна увидела в кресле свою подругу. Впрочем, узнать Галину было трудно.

Лицо ее было перекошено, как будто Галка чего-то жутко испугалась. Глаза, обычно довольно большие и выразительные, превратились в узенькие заплывшие щелочки. Под глазами образовались огромные темные мешки. Губы ужасно распухли, да к тому же рот искривился. Кроме того, все лицо было жуткого багрово-синего цвета, как будто представляло собой сплошной кровоподтек.