Кожные рецепторы, органы обоняния и слуха доложили в центр управления, что они столкнулись с чем-то неприятным и даже жутким, к чему они вовсе не были готовы. Напрасно центр управления пытался успокоить взбудораженные чувства – меня все еще трясло, и страшно было открыть глаза. Несколько месяцев я готовился к этому прыжку, и вот сейчас забыто прошлое и нет дела до будущего; важно только происходящее в настоящем времени.

Спустя некоторое время я начал приходить в норму. Органы чувств понемногу привыкали к стойким раздражителям, забывая, насколько враждебными те показались в первый момент. А вот слуховому центру головного мозга требовалось больше времени, чтобы разобраться в чужеродной какофонии, атакующей меня со всех сторон. Это основная функция слухового центра, и она крайне важна для моего выживания.

Но в сложившейся ситуации главный центр управления вынужден был отменить задачу по анализу шума. Меня окружала чужая цивилизация. Чуждые существа разговаривали на чуждом языке в среде, заполненной другими чуждыми звуками. Понадобились бы годы, чтобы выявить в этом хаосе некий смысл; я же рассчитывал провести здесь только две недели. Слуховой центр получил строгое указание считать все воспринимаемые звуки белым шумом, если только он не услышит речь на английском, испанском или всегалактическом языке. Он немедленно подчинился. Романтическая часть моей натуры всегда рада войти в транс, чтобы воспринимать любые звуки как музыку. Вычленение в этой «музыке» осмысленных сигналов – работа трудная, к ней романтическая часть моей натуры относится отрицательно.

Со зрительным центром дело обстоит иначе. Глаза – самые правдивые органы, я на них полагаюсь, чтобы ориентироваться в пространстве, анализировать окружающую обстановку и принимать необходимые решения. Зрение поставляет данные с пометкой «жизненно важно» – эту информацию нельзя игнорировать.

К сожалению, главный центр управления не способен интерпретировать эти важные данные и действовать в соответствии с ними. Мои глаза оказались совершенно не готовы к картине, которая перед ними открылась. (Эти органы интересуются только тем, что находится непосредственно перед ними в настоящий момент.) Важные, но едва поддающиеся обработке визуальные сигналы потоком устремились в главный центр управления, когда я чуть размежил веки и осторожно посмотрел сквозь пальцы.

Передо мной бушевал хаос из форм и цветов, поэтому я снова закрыл глаза. Зрением командует главный центр управления, посылая четкие указания, что именно нужно искать в окружающем мире. На этот раз он потребовал, чтобы зрение сконцентрировалось на выявлении движущихся и стационарных объектов. Более сложные задачи последуют позже.

Я медленно открыл глаза – мой непокорный зрительный центр, игнорируя не только прямые запреты, но даже инстинкт самосохранения, заставлял зачарованный, полный детского изумления взгляд беспорядочно метаться по сторонам. Я казался себе странником, бредущим в мире до того экзотическом, что к нему нельзя привыкнуть – можно лишь все глубже и глубже погружаться в его чары.

Эти ощущения не ослабевали в течение всего срока пребывания на Виридиане. Несмотря на прилагаемые усилия, я пребывал в состоянии, очень похожем на цветной сон или наркотический бред. Полегче мне стало только к моменту возвращения.

На исходе второй недели я без малейшего сожаления, напротив, с превеликой радостью телепортировался домой.

Там меня ждали два новых шокирующих сюрприза.

Миг – и я стою посреди гостиной с чемоданом в руке, но без каких-либо свидетельств того, что вообще отлучался. С таким же успехом мог бы весь отпуск увидеть во сне, не покидая собственной кровати.

Но действительно ли я дома? Это второй сюрприз: мои чувства не готовы вынести новое надругательство над их доверчивостью. Они успели привыкнуть к Виридиану, сколь бы экзотичным он ни был. Мое тело не желает мириться с такой внезапной и необоснованной заменой окружающей среды. Даже главный центр управления (тоже часть моего тела, несмотря на его уверения в обратном) не может согласиться со столь легкомысленным перемещением. Он занимает выжидательную позицию. По его мнению, окружающее – галлюцинация, а не реальность; я обречен проваливаться сквозь бесконечные этажи-сцены, и стоит привыкнуть к очередным декорациям, как они сменятся другими. Такая перспектива невыносима для моего сознания, в подчинении у которого находится главный центр. Сознание указывает мне на недопустимость страха перед внешним окружением. Постарайся расслабиться, мягко повторяет оно главному центру управления, успевшему съежиться в экзистенциальном ужасе. Нужно отбросить все немыслимое и рассмотреть вопрос с практической точки зрения, если мы рассчитываем сегодня поужинать.

После непродолжительных переговоров сознание и главный центр управления приходят к соглашению. Для обоснования своей позиции сознание апеллирует к принципу неопределенности Гейзенберга. Я должен возвратиться к повседневной жизни, а опыт на Виридиане классифицировать как дезориентирующий и совершенно необъяснимый для участника данного события (или псевдособытия).

Главный центр соглашается без возражений. Он легко удовлетворяется куском интеллектуального мяса, и ему нет дела, что за животное (или псевдоживотное) было вынуждено этим мясом поделиться. Наклеив соответствующие этикетки на мои воспоминания, мы сдаем их в архив и решаем больше не возвращаться к этой теме.

В последнее время я предпочитаю оставаться дома, а если уж выбираюсь куда-то, то делаю это обычным способом, как и все люди. Кто бы что ни говорил, но так жить намного проще. Я прибегаю к телепортации очень редко: например, воскресным утром, когда лежу расслабленный в теплой уютной постели и не могу добиться от тела, чтобы оно поднялось на ноги и сходило в туалет.

Таких людей, как Фрэнк Моррис, мы называем одержимыми. Некоторые из них собирают горы газет, другие – километры разнокалиберных бечевок, третьи всю жизнь изобретают надежнейшую систему управления ставками или ищут легкий способ сорвать куш на фондовом рынке.

А Фрэнк Моррис был одержим магией.

Жил он один-одинешенек, если не считать кошки. Стулья и столы в его съемной квартирке вечно были за валены старинными томами и манускриптами, стены сплошь увешаны колдовской утварью, а шкафы ломились от чудодейственных трав и эссенций. Люди давно забыли к Фрэнку дорогу, и его это вполне устраивало.

Вообще-то, он ждал гостя, но непростого. И не сомневался, что однажды подберет нужное заклинание и к нему наведается демон, дабы исполнить его наиглавнейшее желание.

Встреча эта снилась Фрэнку по ночам, а дни напролет он колдовал, колдовал, колдовал, проверяя свои теоретические выкладки бесконечными экспериментами. Рядом лежала черная как ночь кошка и следила за его манипуляциями прищуренными желтыми глазами – не домашний зверек, а сама душа магии.

Он до того привык к неудачам, что успех застиг его врасплох. Над пентагоном, начертанным прямо на полу, вдруг воскурился дымок. Наш волшебник, столь долго мечтавший об этом мгновении, обнаружил, что его бьет сильнейшая дрожь. Ведь за все годы труда и лишений он так и не решил, о чем спросит демона, когда тот посетит его наконец!