проводил во дворе дедушкиного дома, дал те же результаты.

На глазах присутствующих мой вес плавно изменился с шестидесяти восьми килограмм до шести килограмм и восьмисот грамм при десятикратном напряжении антигравитационного поля.

— Ещё раз, — потребовал Бесчастнов. — Только теперь я буду взвешивать.

— Считаете, подвох, товарищ генерал-лейтенант? — ехидно осведомилась Наташа.

— Считаю, что важные вещи необходимо проверять лично, — ответил Бесчастнов. — А по возможности и делать. Во избежание.

Я повторил.

Шестьдесят восемь (оказывается, почти четыреста грамм я прибавил. Наверное, бутерброды и чай. Ну и расту, конечно). Включаю антиграв, поворачиваю верньер реостата, меняя напряжение.

— Тридцать килограмм, — лично фиксирует Бесчастнов. — Теперь восемнадцать… Есть. Шесть восемьсот.

— Это максимум, — сообщил я.

— Хорошо, — сказал товарищ генерал-лейтенант. — Теперь снимай, я попробую.

— Во избежание? — спросил я.

— Именно, — буркнул генерал-лейтенант. — А то знаю я вас, архаровцев. Нет уж, принял решение — выполняй до конца. До самого донышка. Тогда и краснеть не придётся. Запомните это, молодой человек.

— Знаю, — сказал я. — Это как в футболе. Если нападающий выскакивает с вратарём один на один, то вратарь в долю секунды должен принять решение: или бросаться нападающему в ноги, или оставаться на месте, надеясь, что защита выручит или он сам промажет. Первое предпочтительней, но дело не в этом. Приняв решение, нужно его выполнять. Задёргался, передумал на середине, сдал назад — гарантированная плюха.

— Интересное сравнение, — сказал Алексей Дмитриевич. — Играешь в футбол?

— Играю. Вообще, дружу со спортом.

— Надо же. Прямо какой-то пионер из светлого коммунистического завтра, — заметил Бесчастнов, даже не подозревая, насколько он близок к истине.

Хорошо, что бабушка соорудила сбрую с большим запасом — таким, что подогнать её можно было практически под любой размер. Во всяком случае, на весьма крупного пожилого мужчину, каковым являлся председатель КГБ Узбекской ССР товарищ Бесчастнов Алексей Дмитриевич, она налезла.

— Ну, попробуем, — бодро сказал генерал и влез на весы. — Наташа, будь добра…

— Ага, значит, опять доверяете, товарищ генерал-лейтенант?

— Язва, — добродушно заметил Бесчастнов. — Взвешивай давай.

— Сто двадцать четыре килограмма, — сообщила Наташа, передвинув гирьки весов. — Неплохо.

— Да уж… Где тут поворачивать? Здесь? — Алексей Дмитриевич взялся за верньер.

— Здесь, — подтвердил я. — Только плавно.

— А в нашем непростом деле только плавность и нужна. Плавно спустимся с горы… — он медленно повернул верньер сначала на «два», потом, чуть помедлив, на «три».

— Ого, — сообщил. — Легко как стало! Словно килограмм тридцать сбросил!

— Больше, — сказала Наташа. — Ваш вес сейчас — восемьдесят семь килограмм.

Радуясь, как ребёнок, товарищ генерал-лейтенант испытал антиграв полностью, доведя напряжение антигравитационного поля до максимума и чуть ли не прыгая от ощущения лёгкости во всём теле. Однако прыгать не стал. В особенности, когда я объяснил ему, что масса тела при этом остаётся прежней. По-моему, он не сильно понял, чем вес отличается от массы, но уяснил, что вести себя следует осторожно.

— Что ж, — сказал Бесчастнов, разоблачаясь. — Думаю, пора звонить в Москву. Звонить и лететь.

— Что, прямо сейчас? — спросила Наташа.

— Нам — да, прямо сейчас. А вот тебе, думаю, лучше пока остаться. Встретишь родителей, дедушку Серёжи с бабушками, Кофманов, введёшь их в курс дела, побудешь с ними, пока мы не вернёмся. Хорошо?

— Как скажете, — сказала Наташа.

— Так и скажу. А вот папу твоего я бы прихватил на всякий случай. Но это мы скоро решим.

Затем последовал звонок в Москву непосредственно Юрию Владимировичу Андропову — прямому начальнику генерал-лейтенанта.

Я не особо разбирался в иерархии властей в Советском Союзе. Часть моей памяти, принадлежащая мальчику Сергею Ермолову, не имела на сей счёт каких-то исключительных сведений. По вполне понятным причинам — тринадцатилетний советский пионер знал обо всём этом ровно столько, сколько ему официально позволялось знать. Да и не стремился мальчишка к подобным знаниям. Зачем? Партия — наш рулевой! Так сказано в песне и начертано на плакатах. А из песни, как известно, слов не выкинешь. С плаката — тем более. Ещё — советы. Рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как написано в учебниках и энциклопедиях. Сейчас — просто трудящихся. Профсоюзы — об этом вообще краем уха. Равно как и о судебной системе, все знание о которой укладывалось в одну реплику из ужасно смешного фильма «Кавказская пленница»: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!»

Что ещё?

Армия? Это не власть — это инструмент власти, о чём прекрасно известно сыну советского офицера. Остаётся только одна организация — Комитет государственной безопасности. Легендарная в самом прямом смысле слова. Прямая наследница НКВД и ВЧК. Всесильная, всезнающая и во многом таинственная.

Что касается знаний взрослого человека, инопланетянина Кемрара Гели, то он родился и вырос в совершенно другом обществе. В обществе, которое нынешнее советское посчитало бы идеалом. Да и то, уверен, не всё, а лишь его наиболее пытливая и развитая часть, не утратившая пассионарности. В этом обществе не было (или почти не было) соперничества властей, постыдных или страшных тайн и, уж тем более, организации, целью которой являлся поиск и обезвреживание врагов — сиречь инакомыслящих. Потому что мыслить иначе позволялось всем. И даже высказывать свои мысли публично. При одном условии, — если эти мысли не были откровенно человеконенавистническими и не трансформировались в призывы к насильственному свержению существующего общественного строя. Хотя организация, в чьи обязанности вменялась защита общества, существовала. Но выявляла она не врагов, а угрозы (в том числе, кстати, исходящие из космоса), и продуктивность её работы оценивалась не по количеству выявленных угроз, а по фактическому отсутствию оных.

Так что, в общем и целом, я мало что знал о КГБ. Хотя и был уже награждён медалью Комитета. А уж о взаимоотношении КГБ с партийными и советскими органами — и того меньше. Одно было понятно после последних событий: были эти отношения отнюдь не простыми и кристально ясными. Особенно в национальных республиках, где сильны были прежние, ещё дореволюционные традиции.

Если совсем честно, разбираться во всех этих властных интригах и хитросплетениях мне не особо хотелось. Но я уже понимал, что без этого не обойтись. В особенности теперь, когда действующий антиграв — вот он! — был собран. Чтобы без большой оглядки и достаточно свободно действовать дальше, надо было прислониться к сильному, и лучше Комитета и комитетчиков я вряд ли бы кого-то нашёл. Главное было — выбрать среди них правильных и честных. Уж что-то, а эти качества в людях разглядеть я умел.

Не было бы счастья, да несчастье помогло — эта русская пословица лучше всего описывала текущую ситуацию. Я-то рассчитывал на долгий и трудный путь, преодоление массы препятствий, косности, бюрократизма, зависти и даже прямых