Вонявшая подлостью и подвергавшая жизнь опасности.

Во Франции 2020 года я думала, что доносов не существует.

Кончены, с концами. Мертвы и похоронены!

Что ж, я ошибалась.

* * *

Но по отдельно – что это значит? – спрашивает меня Александр, решительно отказывающийся понимать. Я не знаю, как мы дошли до этого, не представляю, что будет теперь, но я очень хорошо поняла, что значит отдельно. Мне все ясно, как сказала бы мадам Трагик. И я объясняю. Отдельно – это значит, сначала мы, потом Лу и Габриэль. Вот и необязательно! Послушать Александра, возможен и третий вариант. Отдельно может также означать, что детей выслушают по очереди. Поочередно. Одного за другим. Лу, потом Габриэля, или Габриэля, потом Лу. Я об этом не подумала… А ведь я целый день пережевывала услышанное, ожидая, когда Александр вернется с работы, потом когда улягутся дети, чтобы все ему рассказать. Я прокручивала в голове фильмы, одни других ужаснее. Выдумывала всевозможные жуткие сценарии, воображала их долгую пытку, часами, до тошноты. Чего я только не представляла. Ощущала запах страха, мочи и жарева. Видела каленое железо и костер. Слышала угрозы мадам Трагик, ее слащавый голос, вкрадчивые, настойчивые вопросы, которые она повторяла, повторяла до тех пор, пока Лу и Габриэль не ломались и не признавались во всем зле, которого никто им не причинял. Я все предвидела, но даже подумать не могла, что Лу и Габриэля могут разлучить. Мне это просто в голову не пришло. Ни на секунду. Я всегда представляла их сиамскими близнецами. Вдвоем. Вместе. Сплоченными против социальных помощниц. Габриэля наедине с ними я еще мало-мальски могу себе представить. Он хитрец, ему пальца в рот не клади. Он, может быть, и оробеет поначалу, но не попадется в их сети. Избежит их капканов. В свои почти четырнадцать он сумеет ответить на вопросы и защититься от обвинений. Но семилетний ребенок еще безоружен в таких ситуациях. Моя детка, моя куколка… Моя Лу… Ты представляешь себе, Лу, как будешь одна, без брата, перед Трагик и остальными? Александр перестал наконец расхаживать взад-вперед по гостиной, недостаточно большой, чтобы столько вместить. Он замер, смотрит на меня пристально, не моргая. От гнева у него напрягся затылок. Черные глаза блестят незнакомым блеском, который пугает меня. В нем сейчас есть что-то такое, чего я даже не смогу описать, решимость с примесью ненависти, может быть, даже жестокости. Я не узнаю мужчину, который подходит ко мне, я никогда не видела этого хмурого лица, заострившихся черт, никогда не его пальцы не сжимали так грубо мое запястье, никогда я не слышала у него этого резкого голоса, никогда он не обращался ко мне таким властным тоном. Все это впервые. Не волнуйся, посмотри на меня и послушай меня хорошенько. Я повинуюсь его приказам, смотрю ему прямо в глаза и внимательно слушаю, но его слова меня не успокаивают. «Если мы как следует накрутим Лу, объясним ей все и порепетируем с ней несколько раз, она скажет, что нужно, все будет хорошо».

* * *

Танго для дураков из трех слов. Все будет хорошо. Все будет хорошо все будет хорошо все будет хорошо все будет хорошо. Вот уже одиннадцать дней, я считала, эта злополучная фраза танцует в моей голове. Александр не перестает повторять ее мне на все лады. Но все без толку. Никто и ничто не может меня успокоить. Ни плитка черного шоколада, которую я сгрызла целиком после ужина, ни пачка сигарет, которую опять купила после стольких усилий бросить, ни мама, ни Жюльетта – ей я тоже все рассказала. Как я ни формулирую те же фразы, что и они, как ни стараюсь выглядеть уверенной, сколько ни твержу себе снова и снова, что ничего плохого не может случиться, что мне абсолютно не в чем себя упрекнуть, это не работает. Мадам Трагик выпустила на свободу целую толпу моих страхов, которые трудно держать на сворке и невозможно заставить замолчать, они заходятся лаем нон-стоп, цепенят меня днем, не дают сомкнуть глаз ночью. Я не в состоянии больше работать, молча присутствую на совещаниях, следующих одно за другим, не слушаю, что говорят мне коллеги, запаздываю с документами, не могу ни писать, ни править, даже говорить не могу. Лу сказала, что у меня усталый вид. Габриэль регулярно спрашивает Ты в порядке, мама? Оба, конечно, видят, что я не в порядке, но я не могу им объяснить, что их отец донимает меня, чтобы мы с ними поговорили, а я хочу немного подождать, лучше подольше, чтобы не пугать их раньше времени. Я не могу им объяснить, что слышу каждое утро одну и ту же песню, то же Ну давай же, сейчас им скажем!, и отмахиваюсь уже привычным Вечером за ужином, обещаю!, а вечером неизменным Завтра, ладно?

На сей раз завтра – это канун дня Х, а ужин сейчас. Отступать больше некуда. Александр не спрашивает детей, как прошел день, даже не задает Габриэлю вопросов насчет его задания по математике, над которым, однако, трудился с ним все выходные. Нет, он бросается в воду, не зная броду. Я же предпочитаю пока не мочить ног. Я слушаю всю историю в его изложении, как мы условились, шаг за шагом. По порядку: письмо, мой звонок, назначенная встреча. Я ценю его лаконичность так же, как и его мягкость. То, что он говорит детям, их не пугает. Пока еще нет. Голодный, как всегда, Габриэль не сводит глаз со своей тарелки, наматывает спагетти на вилку и отправляет их в рот, всасывает убежавшие макаронины с чмокающим звуком, который меня раздражает и вообще запрещен, но в этот вечер он мне безразличен. А Лу отложила приборы. Она слушает отца благоговейно. Есть что-то прилежное, даже старательное в том, как она молча кивает. Она хочет все хорошенько понять. Когда Александр упоминает Защиту детства, она не против, защита и детство – это она знает. Зато она спрашивает, кто такая социальная помощница. Отец без колебаний отвечает ей, что это тетя, в обязанности которой входит помогать людям, столкнувшимся с проблемами, и давать им советы. Это бывают и дяди, поправляет Габриэль. Александр не возражает. Да, это может быть мужчина или женщина, но нас с вами примут две женщины, мадам Брюн и мадам Трагик. Ну вот, готово дело, от его точности прорвало Габриэля, который как раз пьет. Он фыркнул, поперхнулся, кашляет, заливается смехом и выплевывает весь стакан