Оксана, завернувшись полностью в свою длинную распущенную каштановую косу, тоже подходит к «звенелке». Противный электрический зуммер…

Грубым коричневым бруском мыла Оксана трет шелковистые каштановые волосы… Подходит опять к «звенелке» – металлическому контуру в форме дверного проема, – вся завернувшись в свою косу. Два дозиметриста-медика в белых халатах стоят с «чистой» его стороны. Загорается красная лампа, пронзительно взвывает звук зуммера…

ПОЖИЛОЙ ДОЗИМЕТРИСТ: Состригай косу, дочка. Говорил же тебе сразу…

Оксана упорно трет длинные волосы бруском мыла…

Красное мигание, мерзкий звук зуммера…

Низенькая широкая скамейка-столик из серой мраморной крошки. Оксана раскладывает на ней волосы и – прядь за прядью – трет их темным грубым мылом, – вся прикрытая водопадом своих освобожденных длинных волос. Похожа на русалку…

Снова – красное мигание, пронзительный зуммер…

…На разномастную кучу волос – на черные, седые, рыжие, на нежные детские, короткие мужские и длинные женские пучки волос – падают, сворачиваясь, как увядающие стебли водяной лилии, длинные каштановые пряди, покрывая собой эту гору…

Оксана – красная от стыда и унижения, с девчачьим лицом и идиотски обчекрыженной прической – трет голову бруском темного мыла.

Красное мигание, пронзительно-мерзкий зуммер…

Машинка, жужжа, стрижет короткую гривку волос…

Темным бруском мыла Оксана трет незагорелую безволосую голову.

Красное мигание, отвратительный зуммер…

Оксана, намылив голову, соскребает кожу на голове ногтями.

Розово-красная кожа на голове Оксаны…

…а на ее лице – пылающее безобразно-большое пятно! Раньше его не было! Похоже на родимое…

Красная мигалка… не загорается! Зуммер – молчит.

Оксана – стриженная «под ноль», в чем мать родила – проходит в узкие высокие ворота «звенелки». Мужчины-дозиметристы смотрят ей вслед.

Из полутемной бани Оксана идет к дверям в ярко освещенное помещение.

Там голые женщины, мужчины, дети разбирают себе одинаковую одежду. Она большими кучами лежит на длинных столах.

Оксана с безволосым черепом, в дешевой уродливой одежде советского производства, в грубых не по размеру туфлях (именно это было «положено» после мойки каждому) выходит из дверей массивного серого дома, построенного в стиле конструктивизма, в эпоху торжества индустриализации.

Складывает вчетверо какую-то официальную бумажку, втискивает ее в карман мятой, слежавшейся по сгибам казенной одежды. Ни одной вещи – личной, своей – у Оксаны больше нет.

Идет по улице. Останавливается напротив магазина, зацепившись взглядом за экраны телевизоров, которыми заставлена большая витрина. Во множестве прямоугольников разных размеров – одно и то же: вещает функционер от медицины – упитанный, ухоженный мужчина лет сорока с чем-то.

ФУНКЦИОНЕР ОТ МЕДИЦИНЫ: …для беспокойства нет совершенно никаких оснований. Исключительно в порядке профилактики рекомендуется временно воздержаться от употребления молока и кисломолочных продуктов и некоторых видов овощей и ягод, а также грибов. Окна и двери жилищ лучше держать плотно закрытыми. Несколько раз в день надо делать влажную уборку дома. Женщинам нежелательно выходить на улицу с непокрытой головой. И не выпускайте детей на улицу… Но я хочу еще раз авторитетно заявить, что никаких последствий для здоровья населения, и детей в частности, эта производственная авария на Чернобыльской атомной электрической станции иметь НЕ БУДЕТ… Так что абсолютно никаких оснований для паники нет…

Стоя у витрины с телевизорами, Оксана трет красное пятно на щеке.

ОКСАНА (обращается к прохожему): А где здесь можно купить… (В размышлении дотрагивается до своего оголенного черепа.) Наверное, беретик? Или платок? (Погружается в глубокое раздумье.)

Год 1896. Париж. Темная комната, залитая тусклым красным светом от фонаря на столе в углу.

Анри Беккерель – мужчина сорока с чем-то лет, с высоким широким лбом мыслителя, с большой аккуратной бородой – осторожно достает из ящика стола черный картонный конверт. На нем лежат два прямоугольных куска уранилсульфата калия – химического соединения урана. Под один из этих кусков подложен металл в форме мальтийского креста.

Беккерель с сожалением рассматривает загубленный, так и не сделанный эксперимент… Было необходимо яркое солнце, а оно поздней осенью в Париже – большая редкость. Поэтому подготовленные для опыта вещества и фотопластина пролежали без дела долгое время. Свойства фоточувствительного слоя со временем меняются – и теперь, не зная их точно, эксперимент с этой пластиной сделать уже не удастся. Однако на этой испорченной фотопластине можно выяснить, как именно, насколько их свойства меняются со временем, – и это позволит в будущем делать более точные опыты…

Беккерель колеблется: может, эта поправка будет совсем незначительной и не стоит даже и возиться? Нет, все же стоит убедиться…

Освещенный багровым светом фонаря, Беккерель вытягивает из грубого черного пакета фотопластину, опускает ее в плоскую ванночку-кювету, в раствор проявителя. Рассеянно смотрит по сторонам, думая о более важных опытах завтра.

…На фотопластине в растворе неожиданно появляется темный прямоугольник! И второй темный прямоугольник – рядом!..

Беккерель изумлен! ОТКУДА?! На эту пластину свет так никогда и не попал, а темнеть фоточувствительный слой может только от него!

…На втором темном прямоугольнике виден светлый силуэт мальтийского креста!..

Беккерель не верит своим глазам! Этого не может быть, для этого нет никаких причин!

Сравнивает изображение на фотопластинке с контурами кусков урана и мальтийского креста, лежащих рядом на черном картонном конверте. Очертания на фотопластинке точно соответствуют этим контурам! Значит, между темными областями фотопластинки и кусками урана и металла должна быть какая-то связь…

Беккерель размышляет… Для такого потемнения фотослоя действительно нет никаких причин. ИЗВЕСТНЫХ причин…

Беккерель приходит к таким выводам:

1. Из урана исходит что-то, что проходит даже через плотный картон.

2. Это «что-то», подобно свету, вызывает потемнение фотопластины.