— Еще бы! Я даже помню, как Леха Пороховщиков мне этот молоток гвоздем проткнул, и он у меня сдулся в самый ответственный момент.

— Вот-вот! У него молоток сдулся, а меня кто-то за поясок дернул, и мой, с позволения сказать, хитон из домашней простыни упал к ногам, когда я, будучи Купидоном, пытался пустить в кого-то стрелой из пластмассового лука ядовито-красного цвета.

— Ну… я даже не знаю… — огорчилась Элечка. — Вы можете предложить что-нибудь другое? Я, вообще-то, не против… Пожалуйста…

— А правда, ребята, что нам эти древние мифы? — подхватила мысль Феликса задушевная Маринина подруга Милка Константинова. — Давайте лучше поставим что-нибудь про любовь. Например, «Ромео и Джульетту».

— Ага! Шестиклашкам как раз только «Ромео с Джульеттой» и не хватает для полного счастья, — снисходительно заметил Константиновой Лившиц.

— Наверно, не обязательно для шестого класса, ведь так, Элеонора Сергеевна? — с надеждой спросила Милка.

— Мила! Ты немножко не поняла, что, собственно, нужно Элеоноре Сергеевне, — мягко возразила ей Людмила Ильинична. — Она постановщик не спектаклей, а театрализованных представлений, то есть массовых зрелищ.

— Ну… тогда… может быть, хотя бы без простыней? — скривив перламутровые губки, сказала Милка. — Я целиком и полностью поддерживаю Феликса: надоели уже всякие там Гефесты и Аполлоны с Афродитами.

— Может быть, вы и правы, — задумчиво проговорила Элечка. — Даже, скорее всего, правы! И я рада, что вы до этого додумались! Жаль, что не я, — и она опять улыбнулась девятиклассникам. — Я сейчас, конечно, не готова к обсуждению чего-то другого, помимо греческих мифов, но я подумаю… Спасибо вам, что не отнеслись равнодушно к моему предложению.

Как только Элечка закончила говорить, из окна на ее лицо упал яркий луч солнца, сумевший наконец пробиться сквозь сизые тучи, с утра плотным слоем обложившие небо.

— Глядите, а боги Олимпа не против того, чтобы мы их оставили в покое! — завопил дурным голосом Кура. — Весь день за окном был сплошной мрак, а тут вдруг солнышко выглянуло. Одобряет старик Зевс наше решение!

И все опять засмеялись.

Когда Элечка ушла из класса, Милка вслух спросила:

— Что-то я не очень понимаю, что же такое массовое зрелище… Если уж спектакль не массовое зрелище, то я и не знаю, что тогда массовое…

— Массовое зрелище, Константинова, это, чтоб ты знала, — открытие Олимпийских игр или, к примеру, лазерное шоу, — ответил ей Вася.

— Ну и дурак ты, Стимфалийская Кура, — снисходительно покачала головой Милка. — Какое лазерное шоу можно организовать из древнегреческих мифов? Тут что-то другое…

— Насколько я поняла Элеонору Сергеевну, — вмешалась Людмила Ильинична, — она собиралась поставить такой праздник, где вы, одетые богами, проводили бы с шестиклашками всякие викторины, игры, а заодно проиграли бы несколько отрывков из мифов.

— Да ну-у-у… — протянула Милка. — Скукота одна…

Большая часть одноклассников с ней тут же согласилась.

— Знаешь, Маришка, — огорченно заявила Милка Константинова, когда они с Митрофановой шли из школы домой, — зря все-таки эта Элечка не ставит спектакли. Так хочется Джульетту сыграть, просто ужас… У меня обязательно получилось бы! Вот слушай: «Ромео! О-о-о-о! — душераздирающе крикнула она на всю улицу. — Зачем же ты, Ромео?..» Как там дальше-то… Не помнишь?

— Не помню, — улыбнулась Марина. — А чего ты так развопилась? Она же Джульетта, а не диджей.

— Так она ж, кажется, с балкона ему кричала… Или нет?

— Она не кричала, а сама с собой разговаривала.

— Ну… это почти одно и то же! — не огорчилась Милка и взахлеб продолжила мечтать дальше: — А чтобы Ромео непременно играл бы Феликс или Вадик Орловский. Тебе кто больше нравится, Феликс или Вадик?

— Никто, — буркнула Марина.

— Ой! Ну ладно врать-то! Всем они нравятся, а ей, видите ли, не нравятся. Я тебе, Мариночка, почему-то все всегда говорю, а ты мне — ничего. Даже обидно!

— Ну и чего ты мне такого секретного сказала? Что-то я ничего не помню.

— Как это что? Я буквально минуту назад честно и откровенно призналась, что мне нравятся Орловский и Лившиц, только я никак не могу понять, кто больше. Вчера мне казалось, что Вадик, а сегодня, когда он так некрасиво выступил с Кривой Ручкой, то я подумала, что Лившиц как-то интеллигентней… Ты-то как думаешь?

— Если рассматривать с точки зрения интеллигентности, то Феликс, конечно, лучше, — согласилась Митрофанова.

— Слушай, Маринка! — Милка до невозможности округлила глаза. — Я, между прочим, давно хотела тебя спросить, зачем ты ко мне от Феликса отсела? Столько лет сидела, когда на него и смотреть-то было противно, а сейчас, когда девчонки за него драться готовы, ты, как последняя дура, без боя отдала свое место какой-то там Слесаренко! Может, вы с Лившицем поссорились или… наоборот? Меня и девчонки без конца об этом спрашивают…

— Что значит «наоборот»? — удивилась Марина.

— А то и значит, что, может быть, между вами сложились какие-то такие отношения, которые вы не хотите афишировать, а сами где-нибудь тайно встречаетесь…

— Совсем вы с девчонками с ума посходили! — Марина покрутила пальцем у виска, а сама при этом нервно думала о том, что если рассказать Милке про Рыбаря, то она, пожалуй, и не поверит.

— Значит, с Феликсом ты не встречаешься? — с большим подозрением еще раз спросила Константинова.

— Нет.

— А с кем встречаешься? — не сдавалась Милка.

— Ни с кем! — отрезала Марина. — Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!

— Ах так, да? — всерьез разобиделась Константинова. — Ну и какая же ты мне подруга после этого? — Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.

Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.

— Ладно, пойдем, — потянула она за собой Константинову, — я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.

— Адекватно — это как? — Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».

— Ну… дай слово, что не будешь смеяться… — заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.

— Смеяться?! — Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. — Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!

Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное — разрывающее ее на части любопытство: